Лавровы - [76]

В обеденный перерыв Борис отправился на Конюшенную улицу, где когда-то жил с матерью, отцом и братом. В помещении ресторана «Медведь», одного из лучших ресторанов Петербурга, теперь была столовая, к которой прикрепили Бориса.

Он вошел в подъезд. В огромных залах — тишина, хотя людей много.

В молчании люди занимались самым важным делом в жизни: они ели.

Стояли в очереди за посудой. Потом в очереди за супом. Норовили съесть по две, а то и по три тарелки горохового супа. Кроме супа, на обед не полагалось ничего.

Борис, получив суп, сел за один из столиков. Он был в военной шинели и папахе. Светлые волосы вились по его щекам и подбородку. Отодвинув папаху на темя, он, склонившись над тарелкой, ел медленно, оглядываясь вокруг и останавливая взгляд то на одном, то на другом едоке.

К нему осторожно придвинулся мужчина в меховой шапке и без пальто, с деревянной ложкой в руке. Лицо у мужчины беспорядочно заросло жесткими густыми волосами. И казалось: все тело его, скрытое лохмотьями блузы и широченных штанов, должно быть тоже волосатое и грязное.

— Разрешите докушать, — очень вежливо попросил он Бориса.

Тот не понял. Волосатый мужчина произнес отчетливей:

— Разрешите докушать? У вас осталось…

— А! — отвечал Борис. — Пожалуйста, пожалуйста!

Мужчина торопливо схватил тарелку и стал есть, облизываясь и причмокивая. Он наслаждался. Потом он вздохнул удовлетворенно, поставил тарелку обратно на стол и промолвил:

— Большое вам благодарю.

Прибавил неожиданно:

— Молодцы большевики! Как людей держат!

А Борису вспомнилась вдруг цукерня, где некогда встретился он с Терезой. Где теперь Тереза? Наверно, так же как и раньше, подает кофе и шоколад в цукерне в Острове, Ломжинской губернии. Только Ломжинской губернии уже нет теперь, а Тереза, наверное, давно забыла о Борисе, случайном русском солдате.

Борис вышел из столовой и зашагал по знакомым улицам. Он шел по ним, как по коридорам своего родного дома. Он всей душой любил Петроград и с болью глядел на облупившиеся здания, на давно не зажигавшиеся фонари, на рельсы, отвыкшие от трамвайных колес, на развороченные мостовые… Борис старался не думать о Григории Жилкине. Но мысль то и дело возвращалась к раскрытому заговору. А старик Жилкин? Ведь не может быть, чтобы… И тут Надя вспомнилась ему. Где она? И знает ли?..

Сидя за столом в приемной и разговаривая с посетителями, он не мог отогнать от себя мысль о Жилкиных, и какое-то стеснение в груди мучило его.

Часам к девяти Борис пошел к Клешневу с докладом. Клешнев сидел, откинувшись на спинку стула и устремив неподвижный взгляд вперед. Увидев Бориса, он сказал без всякой подготовки:

— Старик невиновен. Мне только что дали точную справку. Надя, конечно, тоже ни при чем.

Борис промолчал. Но дышать стало легче.

— Мне не по себе было, пока не узнал в точности, — продолжал Клешнев. Голос его звучал глуховато. — Трудные бывают минуты. Ну что у тебя там? — уже другим тоном сказал он, придвигаясь к столу.

XLIII

Клешнев явился к Жилкину на следующий день вечером. Дверь ему отворила Клара Андреевна. Как всегда в свободные от лекций часы, Жилкин лежал в кабинете на кожаном диване. В руках у него был томик Чехова. Жилкин, чтобы спасти себя от ненужных мыслей, перечитывал подряд все книги своей библиотеки.

Увидев в дверях кабинета своего старого друга, этнограф поднял голову с подушки и сел. На лице его появилось настороженное выражение, словно он понял, почему Клешнев пришел к нему именно сегодня.

— Здравствуйте, — заговорил Клешнев. — Редко удается заглянуть к вам. Вы человек занятой, да и меня дела держат…

Жилкин тяжело поднялся с дивана, предложил: «Садитесь, пожалуйста», — постоял молча, помигал глазами и вдруг, не говоря ни слова, пошел из кабинета. Клешнев глядел ему в спину, и ему жалко стало старика.

Жилкин сам не знал, куда и зачем идет.

В столовой он столкнулся с Кларой Андреевной, опять растерянно помигал глазами и сообщил:

— Там у меня Клешнев. Чаю, может быть…

— Этот Клешнев! — возмущенно воскликнула Клара Андреевна и направилась в кухню. — Этот Клешнев! — повторила она.

Жилкин вернулся в кабинет.

— Сейчас будет чай, — сказал он.

— Спасибо, мне чаю не хочется.

Жилкин не обратил на эти слова никакого внимания.

— Давно мы с вами не играли в шахматы, — опять заговорил Клешнев.

Жилкин развел руками, слегка приподняв широкие плечи, — знакомый Клешневу жест, относившийся, однако, явно не к словам Клешнева, а к тому, о чем думал сам Жилкин.

Клара Андреевна кипятила воду на примусе и вдруг сообразила, что Клешнев должен знать все о Борисе. Она заторопилась в кабинет, вошла и, не поздоровавшись, обратилась к Клешневу:

— Скажите, где Борис? Я его мать. Вы работаете с Борисом? Вы его знаете?

— Как же, знаю.

Клара Андреевна, вытягивая пенсне из-за спины, чтобы хорошенько разглядеть Клешнева, спрашивала:

— Он жив? Он здоров? Ради бога, где он?

— Он тут, в Петрограде, — отвечал Клешнев.

Клара Андреевна всплеснула руками и заплакала.

— Боренька! Он тут! И не знает, что мать ночей не спит, думает о нем! Вернулся!

Клешнев дал ей свой домашний адрес — Борис жил у него.

«Так вот она теперь какая», — думал он, с любопытством разглядывая Клару Андреевну, которую узнал не сразу. Старое нехорошее воспоминание вновь воскресло в нем.