Лавровы - [75]

На Каменноостровском Юрий снова вспомнил всю сцену нападения на него, но отмахнулся от нее. Прерванные размышления о Тургеневе и Достоевском возобновились. Юрий думал о том, как испугался Тургенев во время пожара на корабле. А в описании этого пожара он ни слова не сказал о своем страхе. Получилась изящнейшая вещица, которая годится в любую хрестоматию. Люди читают с удовольствием «Пожар на море» Тургенева, и кому какое дело до того, как вел себя автор в действительности. Юрий не замечал того, что, защищая неизвестно перед кем Тургенева, он защищает самого себя. И вдруг, уже подходя к дому, вспомнил, что опять ничего не узнал о Борисе.

Клара Андреевна, отворив дверь, восклицала:

— Куда ты пропал? Ты так совсем себя замучишь! Так больше нельзя!

Юрий в ответ только рукой махнул.

Клара Андреевна приготовила ему блины из муки, привезенной с юга, и, пока Юрий ел, говорила:

— Ничего нет о Борисе. Жилкин не знает. Я прямо не живу — где он? Где помещается партия? Ты узнавал сегодня?

— Бориса нет в городе, — соврал Юрий, чтоб отделаться. — Он в провинции.

— Ты это наверняка знаешь? — заволновалась Клара Андреевна.

— Специально заходил и узнавал, — отвечал Юрий злобно. — На меня напали на улице. Я еле отбился. А все из-за того, что ты гоняешь меня еще за Борей. Не беспокойся, он-то чудно устроился и ходит под охраной. Что ему сделается! Ты меня со свету с ним сживешь! Я и так подыхаю от усталости, а тут еще рыскай по городу. Чуть не убили. Что за жизнь! Что за жизнь!

XLII

Врач был очень удивлен тем, что Борис остался жив.

— С ума сойти! — сказал он, когда дело явно пошло на поправку.

Солдат-парикмахер постриг и побрил Бориса. Впервые за все это время Борис посмотрел на себя в зеркало. Он, потер висок и промолвил:

— Вы тут, кажется, мыло оставили.

— Я тут ни при чем, — обиженно возразил парикмахер. — Какое же это мыло?

Виски побелели не от мыла. Это была седина.

Из армии Бориса отчислили, и он пошел работать в аппарат Совета.

Его отказались принять в армию и через год, когда Юденич подступил к Петрограду. Клешнев ушел на фронт, а Бориса не взяли. Его военная служба, видно, кончилась. Последнее ранение окончательно вывело его из строя.

В конце девятнадцатого года Клешнев вернулся из армии, и Борис перешел к нему в культурно-просветительный отдел районного Совета на должность секретаря.

Странное ощущение иногда возникало у Бориса, — ему порой казалось, что Мариша существовала только во сне. Но она не во сне сказала: «Не озлобляйся».

И он послушался ее.

Борис навсегда запомнил распахнутый тулуп, серую ушанку, удивленное лицо… Но надо было жить дальше, жить и работать.

Он поселился у Клешневых, это устроила Лиза. Она любила вспоминать, как он пришел к ним впервые:

— Ты был совсем глупый, самых простых вещей не понимал, тебя смешно было слушать…

Но Лиза так и не рассказала, как повернулось к нему ее сердце, когда она увидела его в госпитале после гибели Мариши. Тогда она сказала себе, что не оставит его ни за что.

Борис вставал в восемь часов утра и к девяти отправлялся на службу. Ежедневно с двенадцати до четырех он в качестве секретаря Клешнева принимал в Совете посетителей. К нему выстраивалась очередь, как за хлебом. На прием часто являлись люди с такими делами, которые совершенно его не касались, и ему не верили, когда он говорил:

— Это от меня не зависит.

Добравшись до него, каждый посетитель стремился рассказать ему всю свою жизнь, чтобы получше обосновать ту или иную просьбу. Женщины, рассказывая ему свое дело, часто взглядывали на него, как Тереза в цукерне и дамочка в финском санатории. Борис старался быть вежливым: внимательно выслушивал каждого и обстоятельно отвечал. К нему стали приходить уже не по делу, а просто так — посоветоваться. Ему приходилось выслушивать немало чепухи. Вот сегодня, например, какой-то тайный советник явился с просьбой о восстановлении в чине. Он так и сказал:

— Вам это ничего не стоит сделать, а мне это очень важно.

Некий администратор требовал, чтобы имущество всех находящихся в районе музеев было роздано рабочим.

— Там картинки висят без дела и мебели много. Государству — одни убытки. А рабочие — хозяева жизни.

Балетная актриса принесла билет в театр и просила вернуть ей реквизированный сейф. Она сидела долго, и глаза ее откровенно соглашались на все, чего только пожелает Борис.

Клешнев проходил в свой кабинет как раз тогда, когда Борис говорил с актрисой. Он ненадолго задержался в приемной, прислушиваясь к разговору, а в конце дня позвал к себе Бориса.

— Ты что мне тут устраиваешь? — спросил он.

— Нельзя же гнать в шею, — возразил Борис. Он сразу понял, что имеет в виду Клешнев. — Эта актриса пришла за сейфом. Все равно она его не получит. Но надо, чтоб человек понял, почему, и не озлобился бы. Ведь люди часто многого не понимают.

— Когда дело доходит до сейфов, то тут непонимание становится особенно упорным, — мрачно сказал Клешнев.

Борис видел, что Клешнев чем-то расстроен.

Они помолчали.

— Раскрыт сволочной заговор, — негромко произнес Клешнев. — Завтра будет в газетах. Между прочим, одним из участников оказался наш старый знакомый, Григорий Жилкин. Объявился откуда-то с юга под чужой фамилией. — Он опять помолчал, похаживая по кабинету, потом остановился и так же негромко спросил Бориса: — Ведь ты еще до Октября порвал с ним?..