Лавина - [99]

— Какие правила? Там люди! Наши товарищи! Там Сергей… — Паша шагнул к обрыву, похоже, и впрямь собираясь начать спуск.

— Изволь держать себя прилично, ты что? — Воронов вынужден призвать его к порядку. — Сколько мы звали? Ла-ви-на! Через скальные стены… — Множество доводов логически выверенных, доказательств, увы, бесспорных прокрутил мысленно Воронов, прежде чем пришел к своему пониманию, и теперь почти уже без каких-либо сомнений уверен в непреложности летального исхода. — Один шанс на тысячу, — восклицает он. — Даже на десять тысяч!

— Слушай, — взмолился Паша, скинув рюкзак, даже присев на него, как требовал Воронов. — Ведь ты умный. Хрен с ним, что профессор, я о другом. Ты же моментально расчел, когда пошла лавина… Я тебе готов все на свете простить за одно то, что крикнул Сергею. Только я знал: не послушает он тебя, нипочем не отстегнется от веревки. Ты точно просчитал, не удержать ему Бардошина, и пусть гибнет один, но не два. Я понимаю, расчет есть расчет. Особенно, когда умная голова его делает. Все так. Но есть, что выше любых счетов-пересчетов. Выше, чуешь? Откинь ты свою математику, и пойми, сердцем пойми, печенками — мы должны идти сейчас, сию минуту на помощь Сергею и Жорке. Что бы там с ними ни было. Мы должны. Должны!..

— Я сделал, что считал себя обязанным сделать, — ровным голосом, чуть разве выше обычного говорит Воронов, тоже устраиваясь на рюкзаке в расщелине. — Я не хотел, чтобы мы переходили на снежник, заметь себе. Когда Жора подрезал пласт и выше сразу сорвалось целое поле, я видел: Сергею не удержать без самостраховки Жору, его сорвет. Да и крючья вряд ли выдержали. Я… я взял на себя тяжелую моральную ответственность. Возможно, и уголовную. Тебе мало этого? Что ты хочешь? — И не дал Паше ответить. — Я надеюсь, ты не хочешь, чтобы мы последовали их примеру? Всего лишь из пустого, никому не нужного, ложно усвоенного понятия героизма. Надеюсь, ты в состоянии понять разницу между подвигом какого-нибудь сержанта милиции, бросившегося спасать тонущего мальчишку и замочившего сапоги, и сложившейся у нас ситуацией?

Павел Ревмирович что-то в ответ, едва не захлебываясь, но Воронов повелительным жестом руки и брезгливо поджатыми губами заставил его умолкнуть.

— Ты и я, мы должны дождаться радиосвязи. Мы должны находиться здесь, на месте, откуда наших товарищей унесла лавина, и координировать работу спасательных групп. Как ни ослабели батарейки, нас услышат, когда наступит время связи. На КСП мощный радиоузел. Вполне вероятно, что лавину видели. Не одни мы сейчас находимся в горах. Теперь о твоем… желании. Одному тебе не спуститься. Ты даже не знаешь, что там дальше. У нас всего одна веревка, мало крючьев. Скоро начнет темнеть. Нам следует готовиться к ночевке. Не забывай, палатка осталась у Сергея. Нам предстоит холодная ночевка.

* * *

Снег, прилипший к штормовке, таял. Капли, сливаясь, образовали лужицу в складках рукава. Продолговатая, блестящая как ртуть, с выпуклыми краями лужица тихо колыхалась в такт дыханию. Вылилась тяжелыми крупными каплями, когда, очнувшись, Сергей вытянул занемевшую руку.

Боль вернулась, кажется, еще прежде сознания. Вгрызалась, жгла. Перед раскрытыми глазами возникли снег, скалы… Голова мутная, тяжелая. Во рту пересохло. Снег еще острее отдавал металлом. Безысходность, бессмысленность…

«От беды не уйдешь, когда она охотится за тобой. Тем более если становится возмездием, — сказал он себе. — Двигаться, заставлять себя что-то делать?.. Чего ради?»

Уткнулся лицом в снег. Смежил веки. Красные, оранжевые, голубые круги плыли медленно вправо, поворачивали и поднимались кверху, следуя за движениями его зрачков, и медленно, плавно, неслышно начинали кружиться. Заслоняли друг друга, а пытался вглядеться — возникали неожиданные сочетания, яркие, празднично-звонкие…

Что такое? Ему почудилось… Не понял, но голова сама, как у сторожкого зверя, повернулась в направлении слабого, тотчас угасшего звука.

«Ветер прошелестел в скалах», — решил он, но оцепенение безразличия, неподвижности, подчиненности своему положению отпустило. Слух напряженно ловил тишину. Поймал легкий, не громче шороха ветра, но сразу отличимый от ветра звук. Звук этот продержался недолго и пропал. Сергей приподнялся, закричал. Еще и еще. С равными промежутками. Шесть раз в минуту. Кричал и напряженно прислушивался, сдерживая дыхание, сомневаясь и веря, что не померещилось. И снова поддавался сомнениям, и отбрасывал их.

«Ветра нет и в помине. Если только камень где-то или лед?.. Какой камень! Это… здесь. Или… стоны? Бардошин?.. Живой. Как же я его не увидел?»

Явственно донесся протяжный, похожий на всхлипывание, стон. Нелепость, но даже когда понял — стоны! — все еще надеялся на что-то другое, ждал.

Опять стоны. Сергей приподнялся сколько мог выше на выпрямленных руках и всматривался туда, где терялась в снегу страховочная веревка. Ничего, что напоминало бы очертания человеческого тела, голову, руки. Большие камни и поменьше, уже обтаявшие на солнце, или, может быть, выходы скал и снег. Мятый, жеваный, комьями. Новый стон!

«Там он, справа, где самый навал». Сергей медленно, осторожно передвинулся головой вниз по скату. Подтянул рюкзак. Выжимаясь на локтях, перетащил совсем немного себя, свое туловище, ноги. Снова подобрал руки. Выжался — перетащил еще. Ноги волочились как неживые. Боли в ногах не было. Боль возникала где-то внутри. Но некогда было сосредоточиваться на себе.