Лавина - [91]

«Тогда, после трещины, — опять вспомнилось Сергею, — чуть иного оттенка снег на леднике — не идут ноги: вот-вот, кажется, сейчас… И ведь долго продолжалось». Еще и теперь некоторое, глубоко затаенное недоверие к снегу. Недоверие и желание перешибить окончательно, навсегда поганенький этот, подворотныи какой-то страшок.

«А что, приковали нас, что ли, к этим скалам? Откуда столь рьяное упорство? — сам того не замечая, накручивает себя Сергей. — Что за беда, если пойдем снежником? Прижимаясь к скальной гряде? Формализм Воронова! Его нежелание применяться к обстоятельствам. Ведь насколько проще, легче и, главное, быстрее. Скорость — сейчас наиважнейшее. Неужели не тревожит его погода и где ночевать? Для палатки в таких нагромождениях места не сыщешь. Подняться на предвершинное плечо, сколько еще лазания. Нет, в самом деле, во имя каких таких высоких идей мы обязаны мытариться на скалах? Кому это нужно? Ответ очевиден: чтобы не отступить от кем-то когда-то сформулированных правил. Все регламентировано. На любой случай имеются соответствующие параграфы, предписания, постановления. А нет, так можно отфутболить старшему по положению товарищу…»

Раздражение Сергея находило обильную пищу в прошлых его злоключениях по части природоохранных мероприятий. Растолковываешь, объясняешь, приводишь строго выверенные данные, ужасающие в своей наглядности цифры, — вроде бы все согласны, да, надо; приходит время выносить решение — нет: план! Черт с ним, с завтра, сегодняшний план важнее.

«Постой, — пришло на ум Сергею, — ведь это он, не Воронов, точнее, он за Воронова столь категорично и безапелляционно отбросил возможность подъема по снежнику и вешает на него всех собак. Воронов покуда слова не вымолвил по элементарному этому, если не считать некоторой инфернальной закваски, вопросцу. Шли и шли по скалам, про снежник и разговору не было. Так сказать, ясно без слов. А вот и не ясно. Совсем не ясно».

Пашина несчастная физиономия. Очки снял, чтобы лучше видеть. Сказать — нипочем не скажет, но в глазах… Тут еще насмешечки и прибаутки Бардошина. И Воронов. Уселся демонстративно на выступе, ждет!

Куда девались обычная благожелательность и терпение Сергея, нарочно спустился на несколько метров к Воронову и, как если бы поставил целью добиться реванша после утреннего поражения, дал волю праведному своему гневу. Чего-чего только не наговорил, чего не припомнил. И о черствости вообще, о нежелании сколько-то приноравливаться к сложностям и неоднозначности любого нестандартного процесса, в котором участвуют живые люди, и, конечно, о бессмысленном увеличении трудностей благодаря этим идиотским скалам, в частности.

— Живые! Ты в состоянии уразуметь? — рубил он, вглядываясь в ничего не выражавшее лицо Воронова и приходя в состояние какого-то страстного ожесточения. — Помочь ближнему своему… То самое, в конце концов… Да хотя бы Паша… об учительнице. Ты, ты!.. Или что же, как всегда — «еллинские мудрости»? Не сечешь!

И еще много чего наговорил, вовсе не имеющего отношения к данному случаю. Одно оправдание: в запале, понесло.

…«Воистину, если бог захочет покарать человека, то лишает его разума», — криво улыбаясь, процитировал Воронов в ответ на мое осторожное недоумение, как могло случиться, что люди оказались на лавиноопасном склоне. Не новички же. Так вот, он, Александр Борисович Воронов, не собирается ни на кого валить, тем более на Сергея. Никто его, Воронова, не принуждал силком, сам после определенных размышлений пришел к своему решению — недостаточно строгому, согласен, не целиком отвечающему правилам безопасности — да; более того, если быть до конца откровенным, так идущему вразрез с однажды и навсегда избранной им системой взглядов. Но, как он уже заявлял и с полной ответственностью повторяет, его решение, выразившееся в согласии перейти со скал на снежник, непосредственно не повлекло известных событий, хотя, и этого он не собирается отрицать, до некоторой степени способствовало созданию определенных условий, ситуации, так сказать. Он подчеркивает: неширокий снежник, расположенный между двумя грядами скал. А то, слышал уже, напридумывали…

«Рядом со скалами! — втолковывал мне Воронов. — Ни в коем случае не отходя в сторону. Не от-хо-дя! Чтобы не подрезать снег, не вызвать лавину». Это было его условием, что подтвердили во всех инстанциях Павел Ревмирович Кокарекин и Георгий Рахметович Бардошин.

А отбросить официальную сторону и попытаться реконструировать предшествующее — что ж, да, минутная слабость, точнее, рассеянность под натиском внешне обоснованных доводов о времени, погоде (погода, по счастью, лишь пугнула, едва Сергей с Бардошиным вышли на снежник, стало проясняться, а там и вовсе распогодилось, солнце выглянуло), еще вопрос с ночевкой тревожил. Ну и кроме того — им, претендовавшим на едва ли не рекордный траверс (если бы осуществился подъем по директиссиме на никем не взятую стену), придется снова выпрашивать у КСП, у Михал Михалыча, чтобы отодвинули контрольный срок на сутки. При одной этой мысли тошно становилось. Да, вот деталь, сыгравшая впоследствии немаловажную роль: их рация барахлила. Накануне во время бурана едва смогли связаться с лагерем.