Лавина - [37]

— Ну-ну, — пытался унять его Сергей. — Разошелся. Сам же только что: благодарность ни к чему.

— Дурында ты моя горячо любимая, про тебя для других напишу. Ясно? Чтобы знали, чтобы ведали, чем гордиться следует и кем. Чтобы не только про фирменных девочек сны видели.

— Фу, фу, фу, — отдувался Сергей. Тем не менее укрепляли и поддерживали его шумные эти хвалы, уводили от темных мыслей, безрадостных воспоминаний. Паша… спасибо ему.

— А экспедиция… — Жора Бардошин — будто и не было панегириков в адрес Сергея (либо наоборот — выбили его из всех мыслимых пределов). — Экспедиция работает всегда на одного, двух, на нескольких удальцов. Наши формалисты взяли бы меня на Эверест! Ходил, просил. Долдонят: высотных восхождений у меня нет, звания мастера нет. Надо человека оценивать по его возможностям. А то устроили корпорацию. Я бы их всех там придавил!

— Это как же так, придавил? — восхитился Паша, оставив без ответа Жориково бахвальство. — Ай-яй-яй! Нехорошо, Мы тут о высоких материях, а ты… — И ввернул показавшийся кстати эпизод: — Жорик наш, между прочим, больше всего на свете любит, как бы вы думали, что? — И словно победителя объявляя: — Давить кошечек любит, перебегающих у него под носом дорогу. Мы с ним однажды чуть в Москву-реку не угодили, потому что бедный котик оказался проворнее его «Жигуля».

Воронов не хочет вступать в их счеты, Воронов — о точности и единообразии в наименовании вершин.

— Анекдот состоит в том, что сам сэр Джордж Эверест, начальник геодезической службы, в глаза не видел горы, названной в его честь. — Следом напомнил, что спать давно пора. — Завтра решающий день! — Он прислушался к затухающему в отдалении порыву ветра. — Если, конечно, позволит погода.

Увы, глас вопиющего в пустыне. Паша на всякое слово — дюжину в ответ. У Сергея сна ни в одном глазу. Странное какое-то ожидание. Чего? Чего ему ждать, опрашивает себя Сергей. Ну, разве что завтрашней погоды и как со стеной? Тревога разлита в воздухе, кажется ему, напряжение…

Воронов думает о предстоящем штурме, думает неотступно, хотя вслух ни полслова. Тем не менее лишь позиция Жоры Бардошина однозначна — штурмовать, и никаких гвоздей. У Воронова, у Сергея, да и у Паши Кокарекина отношение сложнее. Эта усложненность и непроясненность мотивов оказывается еще одной движущей силой непрекращающихся споров.

— Чего ради уповать на «авось» и «кривая вывезет», а после проклинать? — увещевает Воронов. — Ум человеку для чего дан?

— Умный в гору не пойдет! — посмеивается Жора.

— Умный сделает так, что другие будут на него работать, так по-твоему? — озлившись, накинулся Павел Ревмирович. — К этому твоя философия сводится?

— А что, точно, — соглашается Жора. И, ерничая: — А слюнтяй свое, кровное, другому отдаст.

Павел Ревмирович молчит. Потом, будто сорвавшись со всех своих опор:

— Играешь в простачка… Давно вижу, весь твой альпинизм в том и состоит, как бы в мастера спорта пролезть. Спишь и видишь…

— Чья бы корова мычала!.. Сам-то, погляди лучше на себя. За спиной Сергея и разряд получил, и все. И наушничаешь ему за то. Трепло несчастное!

— Вы что? — вмешивается Воронов. — Сейчас же прекратите.

— Я трепло? — Кажется, все уязвленное чувство справедливости, все негодование, постепенно нараставшее и достигшее апогея, слились в глухом Пашином вскрике. — Да как ты смеешь? Ты! Пенкосниматель! Знаю о твоих делишках, сирота казанская. Привык на чужом горбу в рай… И про твои, простите за выражение, научные труды теперь знаю. Как за уродиной профессорской дочкой в Казани ухлестывал, проходу ей не давал, а помер папочка, и все его бумаги неким чудесным образом исчезли. Не расскажешь ли, ты в их доме ел и пил, дневал и ночевал. Не так, что ли?

— Это рыжий тебе наплел? Ну я ему дам. Он у меня пожалеет, что из Одессы уехал. Я ему устрою… метель. А насчет пенок…

— Иначе спускаемся вниз, — пытается остановить Воронов. — Отменяю восхождение, и вниз.

— Насчет пенок… — Жора Бардошин смеется: — Я с варенья пеночки снимаю, а ты…

— А ты, я вижу, в самом деле идешь на отказ от штурма стены, — уже не угрожая, но констатируя складывающееся положение, властно заявляет Воронов. — Очень жаль!

ГЛАВА 7

Жорик Бардошин не в открытую, однако вполне откровенно посмеивался на остережения Воронова. Как же, обойдутся они без него! Да Воронов все восхождение затеял ради стены. Чуть не целый год готовились. А когда он, Жорик, маханул в Одессу-маму и далее, как замыслил, тот ждал без дураков его возвращения. Ждал и какого-то вызвавшегося на его место паршивца побоку. И чтобы отменить сейчас, когда она, стеночка разлюбезная, вымечтанная, вымоленная, рядышком, сидим под нею, — хе-хе!

Жорик уже подремывал, успокоенный железной логикой своих соображений, и совершенно между прочим, развлекая себя, принялся вспоминать кое-какие события минувшего времени.

Горьки и сладки были эти переживания, но теперь, после блицтурнира с Фросей, или Фро, как он, несколько осовременивая, переиначил ее имя, теперь — ты скажи! — снова настраивали вовсе даже не на минорный лад, напротив — бешеное желание пробудили добиться своего.

Не тут ли таился секрет Жориковых успехов: он не признавал поражений; никогда не считал их окончательными; что бы ни случилось, какие бы фокусы ни подстраивала обманщица фортуна, это были лишь подножки, которые не в состоянии сбить его с ног. Его кредо? Бороться до конца всеми возможными методами!