Лавина - [32]

Но это, как уже сказано, Сергей Невраев узнал, когда все ушло на круги своя и остался лишь, так сказать, исторический интерес. В описываемое же время, о, многое еще предстояло Сергею пережить и испытать. Самый разгар страстей, когда началась кампания против шефа и Сергей отказался в ней участвовать. У многих накипело, ждали подходящей ситуации да хорошенького материальца. За Сергея и ухватились. Просили, объясняли, улещивали и требовали. Как не понимает, в его же прежде всего интересах, срочно чтобы отправлялся в министерство изничтожать злодея. Коллектив поможет. Момент наиоптимальнейший. А Сергей ни в какую. Уперся что баран в новые ворота. Ладно, боишься сам, тогда подпиши. И сунули отлично сработанную «телегу». И мотивировано ловко, и острые углы обойдены, заодно кое-какие имена и необязательные фактики опущены, тон сожалеющий и убийственный одновременно — рука многоопытная потрудилась. Но Сергей Васильевич и тут пожелал остаться при пиковом интересе, что, заметим, окончательно и бесповоротно восстановило коллектив против него.

Случаются дни, недели, месяцы, когда сознательно и бессознательно делаешь все непременно во вред себе и своим присным. (Именно во вред — так расценили и Воронов и Регина.) Составил на первый взгляд совершенно без надобности, не говоря уже, что никто его к тому не понуждал, справочку, в которой черным по белому указал, что работа, связанная с исследованием того-то и того-то, которую предполагал использовать в качестве кандидатской диссертации, была им не завершена в связи с неудачами и несовершенством предложенной им методики, а потому он, такой-то, счел своим долгом отказаться как от дальнейшей разработки указанной темы, так и ото всех предварительных наметок. Справочку подписал и снес в профком, где долго не соглашались ее принять, уговаривали, удивлялись и хотели отправить его восвояси. Может человек сжечь сам свои корабли или не может, хотел он крикнуть. Но вместо этого пустил в ход угрозу обратиться в вышестоящую организацию. Угроза подействовала.

Таковы факты, как принято говорить при судебном разбирательстве. Факты, изобличающие полную несостоятельность Сергея Васильевича в качестве борца. Факты, говорящие о нем как о человеке, страдающем определенного рода — да, да, да, не будем бояться слова — «комплексами». Даже по мнению Воронова, относящегося к нему с заведомой приязнью, предугадать или вычислить его поступки представляется маловероятным, а это признак, согласитесь сами, настораживающий.

А проявившееся во всей красе стремление к жертвенности как прикажете понимать, как расценивать? Каждый должен быть ясен. Запрограммирован соответствующим образом. Иначе, что ж, иначе такая вот чепуха, специалист, наделенный, конечно же, кое-какими способностями, в силу некоторых печальных свойств своего характера оказывается за бортом большой науки.

Заходя вперед, скажем, что нечто в духе изложенного здесь резюме, только разбавленное ядовитым туманом, было написано в характеристике, которую получил Невраев, покидая опостылевший НИИ.

А тогда… Что было тогда? И работа, и окружение, и диплом кандидата, который так глупо, так постыдно преподнес другому, — все стало казаться каким-то ненастоящим, понарошечным, что ли. Поехал, помнится, в Приокский заповедник (из задания, которым по милости «злодея» шефа занимался, следовало проверить на тамошних землеройках некоторые штаммы). Самое начало весны, первые числа апреля. Тишина, треньканье синиц, капель на солнцепеке и воздух!.. Вот когда почувствовал и понял, что такое «благорастворение воздухов». И все жарче пригревает солнышко, и длиннее и мягче вечера, тетеревиное чуфыканье, бередящие душу охотника силуэты птиц на фоне догорающей зари, ночной дождь с молниями и дальним рокотаньем грома… И какая-то нежданная, негаданная безмятежность, необремененность, словно после долгой одоленной болезни. Тут еще скрытое и беспрестанно о себе заявляющее возбуждение в природе… Бог ты мой, что же раньше-то, где он раньше-то был? Как мог жить без этих запахов тающего снега, разогретой хвои, синевы теней, наконец, первых робких подснежников на опушке? Еще чувство: вот оно действительно важное, действительно необходимое — тысячи тревожных сообщений со всех концов об уничтожении большею частью бессмысленном, нечаянном, попутном, а то и злоумышленном, варварском убиении природы…

Регине растолковывать не стал, тему якобы закрыли, другой нет, и что не может, не хочет, не в состоянии и так далее… И написал заявление об уходе.

— Представь на минуту, что ограничений не стало, — упорно развивал Воронов свои теории. Спорить с ним не прекратил один Паша Кокарекин. Изучил преотлично в своей негладкой журналистской деятельности позиции, с которых не хотел или не мог в силу каких-то причин сойти Александр Борисович. Признать позиции эти — да сколько угодно, что Паша и делал с веселой душой в куда более затруднительных, кризисных положениях; но тут, о, тут он чуял некую невысказанную подоплеку, в которой очень хотел разобраться. Воронов же, обычно немногословный, скажет как отрежет, теперь, вот уж точно вожжа под хвост попала, никак не желал угомониться. Возвращался к тому, что вроде бы обсудили со всех мыслимых сторон, и на новых примерах, не жалея красок: — Нет ограничений — и сотни юных безумцев вместо того, чтобы мирно готовиться к переэкзаменовкам или чем они там занимаются в летние каникулы, ринутся на Ушбу, дабы поразить своих одноклассниц. Если и теперь нет-нет снимают спортивные группы с маршрута спасать лихачей туристов, что тогда? Далее. Ответь мне, пожалуйста, какое значение имеет, взошел ты десятым или сотым? Взял вершину — значит взял, Коли на то пошло, для каждого новая вершина — первовосхождение.