Лавина - [29]

— Что это? — вскинулся Паша. — Камнепад? Со стены?

— Вряд ли со стены, — чуть выше обычного голос Воронова. — Но где-то рядом. С гребня скорее всего.

Темнота, молчание, вяжущая тело усталость, отдаленные посвистывания ветра, возбуждение, которое, как ни дави, ни загоняй внутрь, одолеть не удается, и удовлетворение — день был хорош, много прошли, вообще здорово, когда исполняется давно задуманное, — все это качалось, не пересиливая и не перевешивая одно другое. Дремота обволакивала, вот-вот погрузишься в сон, но в памяти взлетал какой-нибудь эпизод прожитого дня, и сна как не бывало. Новые и по-новому острые мысли роились. Ответы на возникавшие еще раньше вопросы. Темнота, неподвижность как-то особенно обострили способность думать, переживать не как было, но как могло быть.

Голос Паши Кокарекина:

— Я все думаю, большие трудности приходится преодолевать. Опасности, риск… И, поди же, тянет… Чего ради, спрашивается, зачем мы ходим в горы?

— Зачем! Затем, что они есть, — отрезал Сергей. И с невольной издевкой, появлявшейся, если уж очень избитые фразы пускал в ход: — Горы зовут!

— Никто не лезет на гору лишь потому, что она существует, — менторским тоном возразил Воронов. — Думаю, каждый, помимо весьма разнородных причин, хочет знать свой истинный потолок.

«Трудности преодолевать… — повторил про себя Сергей. Это было как ключ к запертой двери. — Людей соединяют радость, любовь. Общее дело, наконец. Общие интересы. Понимание!.. Нас с Региной — боль, которую наносит каждый, и трудности, бессмысленные, бездарные, сами старательно их выискиваем и создаем. А если шире — Регина завоевывает неизвестный ей мир, принимая его таким, каков он есть, и желая в этом сложившемся определенным образом мире утвердить себя. Он же пытается отстоять и сохранить нечто из того, что может быть утрачено безвозвратно. Это переносится на отношения, взгляды…»

Молчание. И завывания ветра. Сна нет. Напряженное внимание к тому, что и касательства к восхождению не имеет. Потоки мыслей…

— Говоришь, трудности… — с жадным интересом развивает Сергей высказанное Пашей обиняком. — Согласен, соль в них. Дорого то, к чему жарко стремился, мечтал, жаждал всей душой, радовался малейшему знаку расположения и наконец, нет, не завоевал — но в ответ на жажду твою, на поклонение… Я хочу сказать, в горах… — спешит он замазать личное. — Идешь по сложным скалам или скоростной спуск на лыжах — напрягаешься физически и духовно, перемогаешь боязнь. Кто скажет, что не испытывал страха, тривиального, паршивенького, от которого, случается, поджилочки звенят? Так вот, — продолжал уже определеннее, словно унизительная мысль о страхе прояснила сумбурные его соображения, — борешься не только за вершину или время на лыжах, но и чтобы живым остаться. Преодолеваешь…

— Очень даже обыкновенно: камушек сорвется — бенц по уху! — и приветик, — пояснил на свой лад Павел Ревмирович.

Сергей говорил. Вопросы эти и прежде занимали его, извечные вопросы, во имя чего человек обрекает себя на лишения и смертный риск, не получая взамен ничего такого, что явилось бы достойной наградой. И находил ответ не столько в поставленной цели, сколько в том, что сопутствует достижению ее. А если проще, замечательные, великолепные качества хочешь не хочешь приобретаются, ибо без них немыслима победа. (На взгляд Воронова, затеянный монолог имел прежде всего тот положительный эффект, что уводил от бесполезных — каким-то одному ему ведомым путем Воронов добирался до понимания подобных состояний своего товарища, — а в данной ситуации попросту вредных мыслей.)

— Тогда живешь по-настоящему полно, всеми чувствами, на всю, как Паша бы выразился, железку! — восклицал Сергей, стараясь перекрыть новый шквал, колыхавший и дергавший палатку. — На себя начинаешь иначе смотреть, вырастаешь в собственных глазах. Еще бы: оказался способным совершить такое, о чем едва осмеливался мечтать. Ну и радость победы, которой наслаждается каждая клеточка. Иной раз нарочно ищешь тяготы и опасность, только бы вновь испытать борьбу, преодоление и торжествующий трепет победы.

Остановился, но податься некуда, и ринулся как с горы, доводя до парадокса, до абсурда неловкие свои рассуждения.

— Я бы сказал, начинаешь любить самый страх: не только тянет прочь от опасности, но и вызывает незнаемый прилив сил.

— Искусство для искусства! — дождавшись, когда выдохнется Сергей и потише станет ветер, сказал Воронов. Дал время возразить, возмутиться, если угодно, а там и насел: — По Невраеву, ценить следует лишь то, за что дорого плачено. Инфантильная, я бы сказал, позиция. «Я люблю горы, так как мне тяжело в горах». «Мне грустно оттого, что весело тебе». Основное, едва ли ее самый смысл — в побочных, проявляющихся в ответ на трудности качествах. Совершенствование ради совершенствования. Но разве мыслимо оно лишь как набор неких качеств, согласен — весьма похвальных, однако приобретаемых ради самих себя, не средств — понимаешь ли? — необходимых для достижения цели. Главное — цель!

— Я подразумевал, естественно, и то и другое, — быстро ответил Сергей. Не хотелось ему продолжать пререкания с Вороновым. — Кстати, в спорте важна не сама цель, но именно качества, которые приобретаются.