Лавина - [81]

— Знаю, — прервал его Душан.

— Вот видишь, мы у него научились разводить фрукты. Теперь и на Севере у нас растут яблоки. Ну и вы научитесь, не бойся.

Он замолчал, потому что совсем близко просвистел паровоз и по опушке леса запрыгал, как мяч, зеленый диск света.

— Немцы, — прошептал Грнчиар, приходя в ярость.

Все залегли на снег, как по команде. Где-то далеко залаяла собака, и Душану невольно припомнилось его блуждание у рудников. Тогда он уже терял надежду, думал, что восстание подавлено, но теперь снова чувствовал себя полным сил — он не одинок, с ним его друзья, даже советский товарищ.

Они остановились, потому что в нескольких метрах от них прошел немецкий патруль. Девять солдат в таких же белых маскировочных халатах, как и они. Какой-то щуплый немец осветил карманным фонарем своего долговязого товарища. Зеленый свет выхватил из темноты костлявое лицо с прищуренными впавшими глазами. Это тупое, жестокое лицо Душан запомнил надолго.

Когда патруль скрылся за деревьями, Акакий и Грнчиар, пригнувшись, побежали к рельсам. Остальные прикрывали их, держа автоматы наготове.

Пятнадцать минут, которые прошли до их возвращения, показались Душану вечностью. За это время он представил себе все те многочисленные опасности, которые их подкарауливали.

Да, он должен как-нибудь расспросить Грнчиара о том, что он тогда чувствовал. Что делалось в его душе в промежутке между двумя фразами: приказом Светлова «Заминируйте путь, в двадцать два тридцать пять пойдет грузовой поезд» и тем словом, которое он, переведя дыхание, выпалил торжествующе и радостно:

— Заминировано!

«Это труднее всего, — подумал Душан, — суметь понять, что происходит в душе человека, когда он выполняет такой приказ».

Акакий предложил после удачной операции возвращаться кружным путем. Зачем снова встречаться с вражеским патрулем? Они шли почти час, а когда были уже у Нижней Дубравки, на них залаяла собака. И сразу же засвистели пули над головою.

Взошла луна и залила полянку перед ними голубоватым светом. В снегу лежали темные фигуры без маскировочных халатов. Залегли и они: к ним бросилась крупная овчарка. Она высоко подпрыгнула, заскулила, вздрогнула и осталась лежать неподвижно, высунув язык.

Перестрелка продолжалась всего несколько секунд, и последний из оставшихся в живых врагов, кроме тех двоих, которые убежали, поднял руки вверх.

— Пощадите, товарищи! — захныкал он.

Акакий процедил сквозь зубы:

— Власовец, — и бросился к нему. — Откуда ты? — спросил он его по-русски, и тот ответил ему умоляющим голосом:

— Из Киева, насильно меня…

— Покажи бумаги!

Тот вытащил из кармана несколько документов, протянул их Акакию, а сам остался стоять на коленях.

— Нас двести человек здесь, в деревне, и мы посланы в дозор. Смилуйтесь, товарищ!

— Ты не служил в четвертом Украинском? — спросил его злым голосом Акакий.

У власовца загорелись глаза:

— Так точно! Служил, товарищ командир!

— Встать! — закричал на него Акакий и поднял автомат.

Власовец затрясся всем телом и заскулил:

— Нет, вы не имеете права, я советский гражданин. Кто вам дал… — Он не договорил. Страх стиснул его горло.

Глаза Акакия загорелись ненавистью.

— Ты изменник народа! — прозвучал его сильный, гордый голос. — А по закону советского народа…

Затрещал автомат, и Акакий вернулся к товарищам.

— Так мы расправляемся с изменниками, — сказал он нахмурившись, — видите, и среди нас нашлись… И у вас такие есть. Но тот, кто любит свой народ, ненавидит предателей.

Эти слова, произнесенные несколько торжественно, глубоко запали в сердца партизан. Только Пудляк вздрогнул, услышав их. Им овладел невыразимый страх. Что, если этот грузин узнает о его прошлом? Пудляк задрожал, вспомнив власовца с вытаращенными глазами, и едва не стукнулся головой о сосну.

Но через полчаса Пудляк чуть было не запрыгал от радости. А дело было так. Грнчиар споткнулся о труп. Трупов в горах было много, никто уже не обращал на них внимания. Но Пудляк был любопытен («Любопытен, как старая баба», — сказал о нем Грнчиар) и осветил мертвеца карманным фонариком.

— В жандармской форме! — закричал он.

Какая-то неведомая сила заставила Пудляка взглянуть в лицо мертвого. И тогда он закричал:

— Так ведь это немецкий командир из Погорелой!

— Ну и что? — пожал плечами Грнчиар.

— Ничего, — ухмыльнулся Пудляк и начал молиться про себя. Господь бог благоприятствует ему. О его прошлом никто не узнает. А в будущем он станет человеком что надо.

Он постоял над трупом, посмотрел на небо и вздохнул про себя:

«Благодарю тебя, господи, но если ты и в самом деле любишь меня, избавь еще и от того, последнего… Ведь он скупец и к тому же все равно болен…»

В этот момент Пудляк был полон решимости. Если бы ему приказали отправиться в Погорелую, чтобы застрелить немецкого командира, он сразу же бросился бы туда.

Они обошли сторожку «На холме» и спустились в долину. Из боковой долинки прозвучали два выстрела. Душан, Акакий и Грнчиар поднялись на холм. Их ноги утопали в сыпучем, глубоком снегу.

— Это, наверное, наши охотятся, — рассуждал Душан.

Акакий слушал его одним ухом, напевая какую-то грустную песню. Вдруг он вздрогнул и остановился.