«Лав – из» - [23]

Жанка обнажает зубы, и в зеркале отражается не очень плотный кривоватый передний ряд Жанкиных зубов.

Ирма Ивановна загадочно подмигивает Жанке из-за прилавка с мороженым. По всему видно, у нее сегодня хорошее настроение. Ей хочется поговорить.

Жанка, как всегда, сидит на лавке с картонной коробкой пирожков. Между ней и Ирмой Ивановной метра три-четыре. Расстояние мизерное для тех, кто хочет поговорить.

– А мы с тобой, Жанка, и не конкурентки вовсе, – начинает Ирма Ивановна, – ты продаешь пирожки, я – мороженое. На вокзале это два основных продукта – пирожки и мороженое.

Жанка кивает. Законы рыночной экономики ей сейчас безразличны. Жанка напрасно вглядывается в толпы пассажиров, которые снуют рядом в ожидании очередной электрички. Его нигде нет. Может, заболел? Но почему же именно сегодня, когда Жанка как раз готова к решительным действиям?!

– А ты так неа-бычна выглядишь, Жанка, – как будто между прочим замечает Ирма Ивановна.

– Почему необычно? – делает вид, что удивляется, Жанка. Ей приятно. Она давно уже ждала комплимента от Ирмы Ивановны.

– Ну, губы накрасила, глаза, юбка в облипон…

– Да так – молодость вспомнила, – скромно отвечает Жанка и в следующее мгновение замирает.

Из административного корпуса мироновского вокзала выходит он.

Жанка по привычке хочет быстро опустить голову, чтобы никто не заметил, как она вытаращивается на дежурного по вокзалу, но передумывает. А что тут такого? Хочу и вытаращиваюсь, думает Жанка. Сколько хочу, столько и буду смотреть, и, на кого хочу, это мое дело. Вокзал себе никто не приватизировал.

Ее раскрашенное лицо сияет. Он идет прямо сюда. Униформа выглажена, башмаки начищены, рубашка белая-белая. За плечом болтается громкоговоритель. Из кармана торчат два флажка.

Какой же он красивый, думает Жанка. Где-то внизу живота от чрезмерного напряжения схватывает спазм. Жанка краснеет. На короткие полсекунды она позволяет себе представить с ним интим, и кровь бросается по телу со скоростью света.

Спасибо Тебе, Боже.

Наверное, купит пирожок, думает Жанка, это единственный способ начать разговор.

Жанка возится в коробке с пирожками, готовясь протянуть ему наилучший, наиароматнейший. Слышит совсем рядом его голос:

– А дай-ка мне, Ирма, мороженое, но такое, чтоб это был настоящий пломбир.

Жанка от неожиданности подскакивает на лавке. Коробка с пирожками переворачивается, на нее никто не обращает внимания.

– Пломбир нужно заслужить, Ваня, – Ирма Ивановна кокетливо посмеивается.

– Скажи как, солнышко.

– Ну, для начала пригласи меня в кафе.

– Не вопрос. Когда?

– После дождичка в четверг!

Он берет у Ирмы Ивановны настоящий пломбир и отходит к краю платформы. Ирма Ивановна мечтательно смотрит ему вслед.

– Ка-кой мужчина…

Жанка не шелохнется. Опрокинутая коробка с пирожками продолжает валяться у ее окаменевших ног.

– Как он тебе, Жанка? – спрашивает Ирма Ивановна.

– Кто?

– Ваня.

– Ваня?

– Ну, дежурный по вокзалу, – Ирма Ивановна нервничает. – Только не говори, что ты не знала как его зовут?! Странная ты, Жанка. Сколько лет продаешь здесь свои пирожки и совсем не интересуешься людьми, которых видишь каждый день. Так нельзя жить. Действительно, словно зверь в норе.

– Я знала, как его зовут, – говорит Жанна.

– И как он тебе?

– Никак.

Ирма Ивановна облокачивается руками на свой прилавок.

– Он меня хочет, это видно, но я еще не знаю, отвечать ли на предложение.

– Предложение чего?

– Какой-то он уж слишком. Безупречный, как говорят в России. С таким не будет легко. Надеешься, а потом облом.

Часы на столбе пробили два пополудни. Набежали тучки.

– Ненавижу май, – говорит Ирма Ивановна. – Сейчас будет гроза, вот увидишь. Вымокнем до трусов.

Ирма Ивановна закрывает холодильник с мороженым.

– Ты, Жанка, как хочешь, а я иду в магазин, пережду грозу там.

Жанка сидит на лавке.

Поднимается предгрозовой ветер. Дождит. Первые капли падают Жанке на раскрашенное лицо.

«Надеешься, а потом облом, – повторяет Жанка слова Ирмы Ивановны. – Надеешься – и облом».

Дождь усиливается. Толпа пассажиров Украинской железной дороги прячется в помещение вокзала, и платформа пустеет. Жанка остается совсем одна. Ее тушь – чьего бы производства она ни была – плывет по физиономии, будто черная река отчаяния.

2

Она встает очень рано – когда уже светло, но еще не людно. Включает на полную державное радио, садится возле окна и смотрит. Мир такой утренне-приветливый, что забываешь границы своей неприкаянности.

В семь часов Жанка уже у бабы Вики. Та ждет ее, одетая в свой неизменный ситцевый безрукавный халат.

– Я всю ночь не спала, – с порога заявляет баба Вика.

– Что случилось? Снились кошмары?

– Дергало под ребрами. Что бы это значило?

– Не знаю, – говорит Жанка, – я не разбираюсь в медицине. Вам нужно пойти к врачу, Виктория Викторовна.

– Что ты говоришь?! К какому врачу?! Врачи сегодня разбираются в медицине так, как я в балете!

Жанке нечего на это ответить.

– Может, пройдет?

– Жанка, – вдруг меняет тему разговора баба Вика, – а ты когда-нибудь была на балете?

– Не.

– Интересно, как оно выглядит? Балет…

– По телевизору иногда показывают. Женщины в белых пышных платьях скачут по сцене, а мужчины надевают очень облегающие женские капроновые колготы… так, что все видно… Не знаю, я не разбираюсь в балете.