Ласковый убийца - [42]

Но такие профессиональные тонкости Кольцову, как дилетанту, знать не полагалось.

Главное, цель была достигнута. Садовникова по кличке "Кощей" прекрасно знали в криминальных кругах. Теперь он представлял "крышу" для фонда — служил ширмой для ширмы. Ни за совесть, ни за деньги, а за страх.

И все были довольны.

* * *

В общем, телохранитель был нужен Кольцову для того только, чтобы защитить шефа от уличных хулиганов, да еще помочь отбиться, если какие-нибудь заезжие отморозки попытаются завладеть «Мерседесом»:

машина-то роскошная и очень дорогая.

Водитель тоже был неплохо подготовлен: стрелял и владел приемами рукопашного боя он, конечно, похуже, чем телохранитель, но зато получше обычного бандита. А кроме того, обладал специальными навыками вождения.

И все-таки, их главной задачей было не столько охранять Кольцова (не такая уж крупная фигура, к тому же, как известно, незаменимых у нас давно уже нет), сколько следить за ним. Телохранитель сообщал обо всех телодвижениях шефа непосредственно Макаеву, а неулыбчивый водитель Серега — майору Прокопенко.

Возможно, что Кольцов этого не понимал и не чувствовал: по крайней мере, негласные проверки, которые регулярно устраивал Прокопенко, показывали, что, будучи один, Кольцов не пытается вступить в какие-либо посторонние контакты, своей квартиры, как правило, не покидает и довольно постоянен в амурных привязанностях.

Иногда в сопровождении телохранителя он ездил в казино: проиграет тысячу-другую долларов — и домой.

Надины фотографии и биографические данные уже лежали в ящике стола Прокопенко.

Кроме этого, майору было известно, что не так давно Кольцов снял небольшую двухкомнатную квартиру — специально для встреч с Наденькой Макаровой, женщиной маленькой, игривой и лично майору очень симпатичной — хотя бы потому, что не пожелала взять неблагозвучную фамилию законного супруга — Болтушко.

* * *

ЕФИМОВ. НАПИСАНО КАРАНДАШОМ НА ОБОРОТЕ МАШИНОПИСНЫХ ЧЕРНОВИКОВ.

Я постоянно хожу с толстым блокнотом и все время что-то записываю: внезапно пришедшие мысли, случайно услышанные фразы, интересные сюжеты и метафоры.

Жизнь поражает количеством и разнообразием своих голосов: миллионный хор гудит постоянно, на все лады. Услышать нужные и выбрать их, сообразуясь с собственным представлением о гармонии — это и есть главная задача писателя, потому что прежде всего писатель — это стиль.

Стиль и больше ничего. С возрастом начинаешь понимать: главное — не ЧТО, а КАК.

К тридцати годам успеваешь попробовать почти все. После тридцати интерес представляет не само действие как таковое, а возможность совершить его лучше, чем другие.

Исчезает легкомыслие, появляется легкость — результат длительной, незаметной для посторонних, шлифовки.

Начинают приходить светлые, совсем простые мысли. Ну, например, что истина всегда лежит неглубоко. Она тем и хороша, что доступна, а иначе — зачем она такая нужна, понятная только узкому кругу?

Или вот еще: зачем Господь создает калек, уродов, умалишенных? Для того только, чтобы напоминать остальным — здоровым и красивым — как они счастливы? Стало быть, никакой самоценностью отверженные не обладают? И созданы только на потребу прочим? Вряд ли — у Бога нет пустяковых творений. Значит, смысл жизни еще проще, чем красота и физическое здоровье. Смысл жизни — просто жить. Жить самому и не мешать другим.

Впрочем, с мыслями надо завязывать. Нельзя их писать — редактор все равно вычеркнет. Скажет: это не имеет прямого отношения к развитию сюжета. И, кстати, будет абсолютно прав: в жизни вообще нет прямых связей и отношений.

Ох уж эти редакторы! Страшные люди. Они всегда готовы тебя в чем-то подправить. Подобное рвение можно сравнить только с одержимостью хулигана, поджидающего свою жертву в темном углу. Представляете: прогуливаетесь вечером по улице, и вдруг на вас с кулаками набрасывается хулиган и бьет, извините за выражение, по морде! То есть вам-то она как раз нравится (ваша морда, я имею в виду). Вы к ней привыкли и, откровенно говоря, не находите в ней никаких существенных изъянов. Но некто от нее явно не в восторге, а потому и лупит по ней увлеченно и с видимым удовольствием, как шаман в бубен. А ваши вялые: "Немедленно прекратите!" и "Как вы смеете!" его только раззадоривают.

Так же и редактор: садится за стол и потирает руки в предвкушении бескомпромиссной битвы с недалеким автором за мировую гармонию. (Экое несуразное предложение — второстепенные члены словно сбились в кучу, нагромоздились друг на друга кое-как. Не буду править — оставлю редактору.)

Мне кажется, что Библия, Коран, Тора и так далее, — это все разные редакции одной и той же книги. Выходит, редактор — профессия из древнейших. Жаль только, что прочесть первоисточник нам так и не довелось.

Кстати, парадоксальная мысль: хороший, увлеченный редактор больше любит плохого писателя, потому что с ним — работы больше. Он берет полуфабрикат и доводит до того состояния, которое сам считает приемлемым — это уже не редактор, а соавтор. Честь ему и хвала! Ленивый и плохой редактор ценит хорошего писателя: несколько сносок на полях, подчеркивание волнистой линией, замечание в скобках (с жирным знаком вопроса) и шесть вычеркнутых предложений — два в начале, два в середине и два в конце; одним словом, работа проделана немалая. Несмотря на ее полную ненужность.