Ларин Петр и волшебное зеркало - [13]

И вдруг он понял, что именно не в порядке. В зеркале было всё: дверь в прихожую, крючок с полотенцем, ванна с пластиковой занавеской, Пётр Ларин в одних трусах, стеклянная полочка над умывальником и стоявший на этой полочке красный пластмассовый стаканчик с синей зубной щёткой внутри. А вот чего там не было, так это пергаментного свитка, который лежал на полке рядом со стаканчиком. Стаканчик был, Пётр был, а пергамента не было!

Пётр протёр глаза, прищурился и посмотрел на пергамент сначала правым глазом, а потом левым. Пергамент по-прежнему лежал на полке и по-прежнему не отражался в зеркале. Петру были известны только две вещи, которые не отражаются в зеркалах: вампиры и галлюцинации. Вампиром пергаментный свиток быть не мог. Значит, он был галлюцинацией — то есть, попросту говоря, мерещился Петру. Но галлюцинации не сбивают с полок стаканчики с зубными щётками!

Существовал только один способ проверить, чем на самом деле является странный клочок пергамента, и Пётр незамедлительно прибег к этому способу — просто протянул руку и взял свиток с полки. Свиток был самый настоящий — шероховатый, увесистый, с болтающейся на грязном кожаном шнурке восковой блямбой. Пётр посмотрел в зеркало и увидел там свою свёрнутую трубочкой ладонь, в которой ничего не было. У него возникло странное ощущение: ему казалось, что зеркало за ним подглядывает. Ему даже послышалось чьё-то хихиканье, но вот это уже точно была галлюцинация: кроме Петра, в изоляторе никого не было, а зеркала не хихикают.

На всякий случай Пётр показал зеркалу язык и вышел из ванной, плотно прикрыв за собой дверь. Неприятное чувство, что за ним подглядывают, сразу исчезло. Пётр вернулся в комнату, включил ночник и сломал восковую печать.

Как он и ожидал, на пергаменте было написано письмо. Странное это было письмо, что и говорить! Корявые буквы расползались в разные стороны, как тараканы, некоторые были написаны наоборот, как будто их писал несмышленый малыш, не до конца освоивший азбуку, а уж ошибок и клякс было столько, что Пётр даже не пытался их сосчитать.

«Прехади к пруду где ты сиводне свес-тел, — гласило странное послание, — это очинъ важно для тибя. Прехади адин, а то ничиво не палучица. Я тибя Ъчинъ жду!!! Если ты умный, найдёш дарогу, а если глупый тагда седи где седиш, дуракоф у нас и без тибя сколко хочиш. Тарапис а то будит позно».

Подписи под посланием не было, если не считать подписью отпечаток грязного пальца и буквы «Т» и «Н» — точно такие же, как на сломанной восковой печати. Пётр прочёл послание ещё раз и пожал плечами.

— Да уж, — сказал он, разглядывая испещрённый кляксами и жирными пятнами свиток, — дураков у вас и впрямь достаточно. Кстати, где это — у вас?

В глубине души он надеялся, что ответ как-нибудь сам собой появится на пергаменте, но ничего подобного не произошло. Тогда Пётр зачем-то приложил свой большой палец к грязному отпечатку на свитке. Палец совпал с отпечатком тютелька в тютельку, но это ничуть не помогло Петру. Мало ли у кого такие же пальцы, как у него! И без того видно, что писал мальчишка, для которого такое занятие в диковинку — вон как карябал, бедняга! Семь потов, наверное, сошло, пока написал, а всё туда же — «дураков у нас и без тебя сколько хочешь»…

Пётр бросил мятый пергамент на стол, прямо поверх Дисциплинарного Уложения, и принялся торопливо натягивать штаны. Рубашка, как назло, перекрутилась на спине жгутом, и Петру пришлось повозиться, прежде чем воротник оказался сверху, а подол внизу, там, где ему положено находиться. Он очень спешил, потому что в голову ему пришла одна мысль: а вдруг автору письма известно что-то важное? Вдруг этот грамотей хочет передать ему весточку от мамы?

Застегнув рубашку и кое-как затолкав её под ремень, Пётр остановился и тяжело вздохнул. Он совсем позабыл о Большом Ключе, а между тем забывать о нём не следовало. Изолятор по-прежнему был надёжно заперт, и открыть дверь без ключа не смог бы даже сам директор Преображенский. «Замуровали, — с отчаянием подумал Пётр. — Посадили в тюрьму, как настоящего преступника, и даже подкоп не сделаешь — Большой Ключ не обманешь, сквозь его защиту и муравей не проползет… «Если ты умный, найдёшь дорогу…» Сами сначала попробуйте, а после говорите! Большой Ключ — это Большой Ключ, его ни умом, ни силой не возьмёшь. Но выйти-то надо! Нас ведь учили, что безвыходных положений не бывает! Сами учили, а сами заперли меня тут, как таракана в банке, — ищи выход, бегай по стенкам до посинения…»

Бегать по стенкам Пётр, конечно же, не стал. Вместо этого он снова присел на краешек кровати и стал думать. Все, кого он уважал, начиная с отца и кончая сказочным бароном Мюнхгаузеном, в один голос утверждали, что безвыходных положений не бывает. То есть совсем не бывает. В принципе. Они считали, что выход всегда найдётся, если хорошенько поискать. До сих пор Пётр просто принимал это утверждение на веру, потому что никогда не попадал в ситуации, которые казались безвыходными. До сегодняшнего вечера любую, даже самую неприятную, ситуацию можно было разрешить очень просто: пойти и попросить прощения. Сказать, что всё осознал и больше так не будешь. Объяснить, что не хотел ничего дурного, что ошибся или просто плохо подумал, а то и не подумал вовсе. Обычно этого оказывалось достаточно. Взрослые в таких случаях говорили: «Вот видишь, до чего доводят упрямство и своеволие! Ладно, ступай и впредь будь умнее». Сверстники выражались ещё проще: «Да ладно, чего там! Замнём для ясности. Мир, что ли?» И оставалось только ответить: «Мир» — и пожать протянутую руку.