Largo - [44]

— Позвольте, — возразил Портос, — мне, как офицеру генерального штаба, изучавшему международные отношения и не раз бывшему заграницей, сказать вам, что Германия проявляет волчий аппетит на весь Прибалтийский край, что Польша, — я говорил со многими польскими магнатами, — не рассталась с историческою мечтою о владычестве "от можа до можа", что Румыны только из страха молчат о своих "исторических правах" на Бессарабию, что турецкие эмиссары ежегодно отправляются десятками для пан-тюркской пропаганды в Казань… Все держится, товарищи, пока именем Русского царя…

Петрик слушал Портоса и ничего не понимал. Он — в партии, он офицер-социалист, а как говорит! Он сам не сказал бы лучше.

Кругом загоготали.

— Как?.. Что вы сказали, товарищ, — истерично, захлебываясь вскрикивал, икая, Кетаев, — Казань?.. А ну повторите, что вы сказали?.. Так, по-вашему, и Казань отпадет!.. Го-го-го… Хи-хи-хи!.. Вот уклеили-то!

Фигуров, презрительно щурясь, обратился при общем смехе к Портосу:

— Может быть, ваша разведка, вашего гениального штаба, донесла вам, что и Рижские латыши намеpеваются создать совершенно самостоятельную латышскую республику? А что скажете о сепаратистских намерениях молочниц-чухонок из окрестностей Петербурга?

Глоренц выставился вперед.

— Позвольте вам сказать, товарищ, я сам родом из Тифлиса и по-грузински даже говорю свободно, так я утверждаю, что когда в России произойдет революция — весь Кавказ, начиная с Грузии, сделается раз и навсегда Русским! Понимаете меня? Через десять лет на Кавказе разучатся говорить по-грузински, по-армянски, по-татарски и будут знать только Русский язык!

Фигуров авторитетно добавил:

— Когда в России произойдет революция — пробьет последний час существования Турции, ибо находящиеся под турецким игом племена оторвутся от Турции, чтобы присоединиться к революционной России!

Аркашка Долгопольский встал с тахты, подошел к Портосу и, ударяя себя в грудь кулаками, почти кричал:

— Я вам клянусь, Портос, что через год после настоящей революции в России, батенька, образуется г-р-р-рандиознейшая федерация из всех славянских государств!.. Primo — чехи… Пойдут, как пить дать, с нами! Вопрос решенный… Секундо… Терцио… болгары, сербы, хорваты, словаки, словенцы, румыны… даже, черт возьми… венгры… Да… да… даже венгры… Bсе примкнут к нам! Такая выйдет пан-европа… только держись!..

Портос казался ошеломленным таким дружным натиском. Он раздельно и внятно сказал:

— Остается только пожелать, чтобы настоящая революция поскорее наступила!

— Это уже наше общее дело, — сказал Бреханов.

XXXV

Вдруг, и как это часто бывает в большом мужском обществе, во время общего разговора и споров отклонились от темы и заговорили о декабристах и Герцене.

Фигуров восхвалял Мережковского за его роман.

— Наконец-то Русское общество, — говорил он, — увидит в настоящем свете декабристов и императора Николая I. Я несколько даже удивлен, что цензура пропустила такой роман. Теперь я с нетерпением ожидаю выхода в свет творений Герцена… Вот человек! Вот кому во всех городах надо памятники ставить.

— А вы знаете, кто такое Герцен? — спросил Портос.

— То-есть?

— То-есть, читали-ли и изучали-ли вы его, так сказать, до самого дна его мыслей?

— Я то!.. Хмы!..

— Если изучали, то вы должны были понять, как он далек был от ваших идеальных городов в Америке, где говорят на эсперанто, от кооперативных лавочек, где сидельцы читают Чернышевского и Добролюбова, от мира всего мира.

— Вы так говорите, — сказал Бреханов, — точно вы больше нас знаете о великом революционере.

— Пожалуй, что и больше вас.

— Интересно послушать, — сказал Маев.

— Фигура вашего великого революционера весьма зловещая, — начал Портос.

— Хмы, — хмыкнул Фигуров.

— По крови полуеврей, мать его была дочерью еврея-трактирщика в Германии, стала наложницею архимиллионера сенатора Яковлева, а Яковлев в дальнем родстве с Романовыми.

— Императорская кровь, — прищелкнул пальцами Маев, — вот откуда размах-то!

— В Герцене, — спокойно продолжал Портос, — проявились черты еврея-трактирщика и ростовщика, и русского, скорее даже московского, дикого барина-самодура и строптивца.

— Сказали, товарищ! — вставил Фигуров, но Портос не смутился и говорил громко и с силою:

— Еврейская егозливость, вздорная страстность, слезливая обидчивость и… барская строптивость. Еврейская жадность к земным благам, цеплянье за деньги, неразборчивость в средствах для достижения цели и русское барское самомнение и самовлюбленность.

— Нарисовали, — сказал Бреханов. — "С кого они портреты пишут?"

— Герцен всегда окружен отчаянными проходимцами. Он знает, что они проходимцы и жулики, но не может без них. Еврейская кровь! А барство толкало его в другую сторону: — нужна свита, «окружение» из льстецов и паразитов, чтобы фигурировать перед ними. Это Герцен и создал в России, да и заграницей, культ декабристов.

— Но, позвольте, — сказал Бреханов, — а "Русские женщины" Некрасова?

— Поэтическая вольность… Какой же подвиг в том, что жены поехали за мужьями в Сибирь? Это их долг. Да и так ли им уже плохо жилось там? Они — аристократки из Петербурга. Губернаторы и капитан-исправники ухаживали за ними… Сибирь?.. Вы все более или менее знаете, что такое Сибирь. Так ли уж плохо в ней живется? И солнышко светит… А еда-то какая!.. И письма имели, и журналы получали. Если подвиг в том, чтобы от Петербургской конфетки отказаться, так что же настоящий-то подвиг!.. Когда Николай I умер и весть о том дошла до Лондона — Герцен предался буйному ликованью, чуть не пустился в пляс от радости. Устроил банкет, созвал друзей и на банкете купались в шампанском. Буржуй еврейской крови!.. А когда та же весть о смерти государя дошла до Полунина в Сибирь, этот чисто русский декабрист разрыдался и стал твердить: — "умер великий государь! Какое горе для Poccии!" Вот вам два мировоззрения тех же декабристов!