Largo - [42]

— О го-го-го! — воскликнул он. — Бутылок-то… бутылок… И все высочайше утвержденного образца. Хороши, однако, Божьи люди!..

— Ничего, ничего, — сказала Агнеса Васильевна. — Так за стаканами вы легче сговоритесь и поймете друг друга.

— Значит выпивон и социалистики любят.

— Pyccкие люди… и притом много пострадавшие… в свое время и поголодали, и трезвенниками поневоле были…

— А теперь, значит, разрешение вина и елея!..

Петрик удивлялся, как свободно себя держал Портос с Агнесой Васильевной. Ему это было обидно. Ведь это он, а не Портос, «открыл» Агнесу Васильевну, а между тем Петрик стеснялся, Портос же был, как у себя дома. Петрик тоже заглянул в столовую. Маленькая комната казалась еще меньше от широко раздвинутого стола. На столе стояли бутылки водки и пива, были расставлены блюда с аккуратно нарезанной селедкой, окруженной зеленым луком, тарелки с ломтями ветчины и колбасы, лотки с ситным и черным хлебом — незатейливая и простая закуска. "Во вторник на Страстной", — подумал Петрик. "Впрочем… это у «нигилисточки» — удивляться нечему".

— Пожалуйте, господа, — говорила Агнеса Васильевна. Она была непривычно возбуждена, темный румянец горел на ее щеках, глаза-лампады сверкали.

— Я нарочно позвала вас раньше, чтобы подготовить вас и сделать характеристики наших.

— А что, уж очень страшны?.. Бомбисты, с кинжалами за пазухой.

— Нет, мирные кроткие люди. Их ваши сабли испугают. Но это такой другой мир! И я хотела, чтобы вы, познакомились с ним, поняли и оценили его.

— Что же, интересно, — сказал Портос.

— Не только интересно, Портос, а нужно… Вы — армия… Вы, офицеры — вы невежды. Вы думаете, весь мир — это вы!..

— Все мое, сказало злато, все мое, сказал булат, — сказал Портос, рассаживаясь на тахте. — Посмотрим, кто прав, золото, или булат?

— Вот в том-то и дело, Портос, что и не злато, и не булат, а светлая идея о счастливом будущем, о подлинном, а не христианском братстве, владеет этими людьми и скоро захватит весь мир. И вам надо их послушать.

— Это народ? — спросил Петрик.

— Да, отчасти… Это — от народа. Ведь вы, милый Петрик, даже и солдатиков своих не знаете. Только лошади… лошади…

— Ну, это, положим… — надулся Петрик.

— Так вот слушайте. Будет восемь человек и все нашей партии.

— Форменная массовка, — сказал Портос.

— Беседа… Я вот что даже припасла, — Агнеса Васильевна показала на большую восьмирядную гармонику, лежавшую в углу комнаты.

— Что ж, поиграем, — сказал Портос.

— А вы играете?

— Когда-то с сыном кучера как еще наяривал. И "Светит месяц", и Камаринского, и вальсы чувствительные. Горничные, слушая меня, таяли в собственном поту. Сидя на меcте, чернели под мышками, аж смотреть было жутко. Эмоция такая.

— Так вот… Будет у меня Алексей Алексеевич Фигуров, товарищ Максим. Он — писатель, народник. И сам в народ хаживал. В Нижнем Новгороде за писания свои в тюрьме сидел и по приказу Государя освобожден. Личность замечательная, самобытная.

— Посмотрим, сказал слепой, — кинул Портос.

— Потом будет Петр Робертович Глоренц, несмотря на немецкую фамилию, чистокровнейший русак. Идеалист и мечтатель и знает одиннадцать языков, проповедник эсперанто. Был политическим эмигрантом — и в 1905 году, когда повеяло весною, вернулся на родину.

— Послушаем, сказал глухой.

— Дальше — Аркаша Долгопольский — семинарист бывший, большой фантазер. Потом Кетаев, Кирилл Кириллович, в недавнем прошлом диктатор на Урале.

— Как же он на свободе?

— Попал под амнистию прошлого года. Потом Bеpa Матвеевна Тигрина… образованием не блещет, но… темперамент!

— А она хорошенькая эта Львицына?

— Тигрина! Портос… Очки в роговой оправе, лицо — луна, или скорее невыпеченный блин и тусклые рыбьи глаза.

— Словом — патрет! Смотреть аж тошно. И притом темперамент. Аж жутко стало!

— Не судите ее строго. И ей места под солнцем хочется. А она шесть лет в ссылке была. К ней в пару — сельский учитель Павлуша Недачин. Образования тоже не яркого, но учительствовал долго. Ну-с, и затем обещали быть сам Жорж Бреханов и Борис Моисеевич Маев.

— Значит, без иудея не обойдется.

— Нельзя, Портос. Надо вам и к этому привыкать.

— Ну-с хорошо, Агнеса Васильевна, а собственно "для почему" вы меня с Петриком на такую массовку притянули?

— Чтобы открыть вам глаза… Чтобы вы поняли, что вы — песчинка в море… Что ваши взгляды, ваши мысли — отжили и что встает, поднимается за вами новая сила. Раскопана, поднята новь… И вы подумаете — с нею вы, или против нее?

— Рискованная штука. А ну — караул закричим.

— Не закричите.

Портос задумался, помолчал немного и серьезно сказал:

— Что же, Агнеса Васильевна, как говорится — в час добрый… Слушаю же я у профессора Тропарева речи Стасского, читаю запрещенные и, именно потому ходкие, вещи графа Толстого, слушаю, как генерал Полуянов проповедует выборное начало в армии, почему не послушать мне и ваших безбожных людей?.. Но только — вдруг: — полиция нагрянет… Мне-то ничего, я отверчусь, а бедному Петрику всю карьеру испортите. Как он вернется тогда в свой лихой Мариенбургский.

— Можете быть спокойны… Меры приняты.

В прихожей зазвенел колокольчик.

— Ну что же… Теперь уже поздно трубить отступление. Послушаем, что говорят гонимые.