Ларец - [21]

Не обращая внимания на то, что колеса как-то странно стучали, Параша почти высунулась в окошко. Сколько господ ходило по улицам! Пальцев на руках не достало бы перечесть солидных мужчин в сюртуках, дам в чепцах и даже шляпах, детей в башмаках…

— Фавушка, сколько ж тут господ! А где люди-то живут?

— Да тут не у всех люди есть. Разве так, кухарка да кучер.

— Вздор мелешь! Ты нарочно! Господа без людей не бывают!

— Куды, нешто это все настоящие господа… Мелочь, чинодрал… Который и пол сам себе метет, видали таких…

Фавушка, несомненно, мстил за икоту, а то и за волнения, но понять, куда подевались все дворовые от стольких хороших домов, вправду было сложно. И вели себя все странно, очень странно… В Сабурово иной раз, особенно на именины хозяина либо хозяйки, господ съезжалось не меньше. Но те держались друг дружки, что называлось, как помнила Параша, обществом. В городе же господа не обращали друг на друга ни малейшего внимания, разве что некоторые здоровались. Но словно бы каждый шел по своему делу. Чистая деревня! Может, город и есть деревня для господ, подумала Параша.

Между тем они выехали уже на площадь, и карету затрясло вовсе нещадно. Словно по камням. В самом деле по камням! Камнями уложена была целая площадь, да как ровно, один к одному. Да и главная улица, по которой они на площадь выехали, тоже была уложена камнями. А вдоль домов лежали деревянные доски, по которым ходили господа и иногда встречавшиеся все же люди. Прямо как в дому! А на такой улице, да на площади, колеса не увязнут даже в самое ненастье, в самую распутицу! Чисто в рай угодили!

— Слышь, Фавушка! Нешто все города такие красивые? Или все ж другие похуже будут?

— Чево ты тут красивого-то нашла? Нешто это город? Худенький городишко, в две абы три чистые улицы да одну площадь! Увидала б ты Санкт-Петербурх, небось ума б лишилась. А в таком мой барин, покойник, больше суток бы не стерпел скучать.

— Ну тебя совсем.

Доверять Фавушке было нельзя.

Карета, громыхая, пересекла уже меж тем площадь. Две дамы, что беседовали на углу, с большим интересом поглядели на карету и на саму Парашу.

— Ах, какое прелестное дитя! — воскликнула одна из дам. — Неужели ты едешь одна, душенька?

Параша нашла силы улыбнуться и приветливо кивнуть, как поступила бы Нелли. Ответить она побоялась и откинулась на подушки, подальше от окна. Сердце отчаянно колотилось. Некоторое время Параша не высовывалась, опасаясь, что кто-нибудь снова с нею заговорит. Не страшно, конечно, но одного раза покуда довольно. Когда же она выглянула в окно вновь, красивая часть города кончилась, и домишки, лучше деревенских, но и не барские, уже стояли вперевалку, отделенные друг от друга огородами и фруктовыми садами. Переменились и прохожие. Теперь они не походили ни на крестьян, ни на господ. Женщины щеголяли в будний день в козловых башмаках, но головы покрывали уже платками и шалями, а платья укрывали передниками. Не было у них и господской стати с проглоченным аршином. Но особенно удивили Парашу девки, верней, не девки и не барышни. С косами, но обутые, хотя у многих башмаки на босу ногу. Та в сарафане, а эта в платьи из ситчика, но барского кроя. Должно быть, это посадские, догадалась Параша.

Из-за очередных капустных грядок вынырнула смешная будка, выкрашенная в полоску. В ней стоял почтенного вида военный старичок с добродушным лицом. Что делал в будке, непонятно.

Наконец город со всеми его чудесами остался позади, а широкая дорога побежала на редкость скучной степной местностью. Глядеть в окно стало решительно не на что, все одно и то же: ровный тракт, голая даль.

Все еще дивясь обутым городским жителям, Параша с облегчением расстегнула и сняла собственные, то есть Неллины, туфельки. Ноги болели невыносимо. Придется привыкать.

Параша вздохнула и забилась в уютный мягкий уголок. Карета бежала ровно, не то что в городе. Прошло немало времени, прежде чем девочка заметила, что кто-то вольготно расселся на скамейке супротив.

Незнакомец был человеком молодым, а впрочем, кто его знает, во всяком случае, не старым. Глаза его в полумраке кареты светились желтоватым светом, ровно у кошки. Парик с мудреной куафюрою, украшавший его гордую голову, был цвета Парашиных волос, как и пышные невиданные кружева. Лицо было скорей страшное — бледное как смерть и длинное, словно бы немного женское. Под глазом сидела черная муха, нет, муха бы не стала сидеть так неподвижно, наклейка из черной ткани. А уж разряжен он был в пух и прах, как Кирилла Иванович не одевался даже на Пасху: туфли и те были с лентами и драгоценными пряжками.

Закинув ногу на ногу, незнакомец сидел, откинувшись небрежно на спинку сиденья, и с улыбкою смотрел на Парашу. Откуда он взялся? Залез потихоньку, покуда проезжали через город?

— Чего тебе надо? — спросила Параша.

— Ах, как необязательно для такой воспитанной барышни! Ты вить барышня Сабурова, не так ли? — Незнакомец засмеялся, сверкнув мелкими жемчужными зубами.

— Сам-то ты кто?

— А угадай. Угадать нетрудно, как раз твои подружки сейчас ко мне в гости едут.

— Ты — Венедиктов?!

— Подружкам твоим я рад буду, а ты-то, ведьмачка малая, куда собралась? Потолок на тебя не обвалится, в обители-то святой? — Собеседник подмигнул.