Ларец - [205]

С другой стороны, и люди античные, столь восхваляемые взрослыми, бегали безобразниками. Верно, приличье зависит от климата. Легко не выставлять голых пальцев на ногах там, где тенек древесный найдешь в самый зной. От любопытства Нелли забыла о Венедиктове вовсе.

Женщина, оказывается, месила тесто в большой миске. Отчего во дворе, не лучше ль в комнатах, в прохладе? А, вот оно что: готовые лепешки она тут же шлепала на горячие плоские камни вокруг очага, в коем тлело не пойми что, но только не дрова.

— Здесь бы убили того, кто жжет дерево для приготовления пищи, — сказал Венедиктов.

— А что тогда горит?

— Сухой козий навоз.

— Фу, экая гадость! И как оно можно есть пищу, состряпанную на навозе?!

— Так и ныне делают степные народы.

— А здесь степь?

— Нет, здесь море. Взгляни!

В одном месте камни забора были соединены глиною неплотно, и Нелли пересекла двор. Туфельки ее, как успела она притом заметить, нисколько не пострадали от пыли. Прошла она в двух шагах от стряпающей женщины, чуть не задев ту кринолином. Вот бы она удивилась, увидев Нелли!

Прильнув к проему, Нелли в следующее же мгновенье отпрянула, так ярко ударило в глаза темно-лазоревое движенье просвеченной солнечными лучами воды. Лес корабельных мачт вздымался над морем, устремляясь в безоблачные небеса. Невысокие пузатые корабли качались на якорях. Носы их увенчивали конские резные головы, вроде огромных шахматных фигур.

— Мы куда раньше северного народа назвали свои суда КОНЯМИ ВОЛН, только теперь об этом никто не помнит! Лучшие ливанские кедры идут на постройку сих коней, уж на них здесь дерева не жалеют. Корабли — самая большая наша ценность.

— Они ходят в торговые странствия?

— Когда как, — Венедиктов рассмеялся. — Там, внизу, под конскими мордами, таятся в лазури вод осиные жала. Корабль подходит к чужому кораблю вплотную — и грудь его бьет чужой борт в щепы. Корабль тонет. Только мы торгуем в этих морях!

— Для вас деньги самое главное, — Нелли оборотилась наконец на Венедиктова. Оборотилась и охнула. То был не Венедиктов! Перед нею стоял отвратительнейший незнакомец с кожей влажной и серою, словно речной ил. Продолговатый череп его был лыс, а лицо обвисало складками морщин. Особо безобразны казались уши с необычайно длинными мочками. Единственной одеждою его оказалась широкая серая юбка, перевязанная вышитым бисером поясом. Видя испугу Нелли, монстр усмехнулся алыми тонкими губами, обнажив длинные зубы. Желтые глаза его сверкнули. Стало быть, только глаза настоящие, хотя теперь они и без ресниц.

— Да мы вовсе не знаем денег, — продолжал веселиться урод.

— Посмотрю я на торгашей, что не знают денег, — презрительно возразила Нелли.

— Поймал бы тебя на слове, да ладно. Денег у моего народа нету, их еще не выдумали. Заменою им служат металлы, которыми рассчитываются на вес. Нет, не деньгам мы служим… Да не хочешь ли послушать, о чем толкуют люди?

— Я по-финикийски не разумею.

— Пустое.

Из дому вышла девочка годов десяти, тоже в синем платьи. В обеих руках она старательно тащила кожаный мешок, видимо тяжелый.

— Глупая, отсыпала бы сколько нужно в чашку! — озаботилась женщина, добавляя муку из мешка в свою миску. Верно, во все времена люди одинаковы, так ли важно, во что они одеты и на чем готовят. Матери всегда хлопочут об обеде и любят детей, даже у злых финикийцев.

— Я побегу играть с подругами! — воскликнула девочка.

— Даже и не думай, — возразила женщина, шлепая тестом о камни. — Разве ты не знаешь, какой сегодня праздник? В доме много дела.

— Знаю, знаю! — воскликнула девочка, оборачиваясь на малютку. — Моего братика скушает Молох. И нам подарят трех рабов для хозяйства!

— Мне надобно еще готовить сонное зелье, — недовольно сказала женщина. — Дети так противно кричат, когда падают в огонь. Старухи подсказали, чтоб не испортить церемонии.

— А мы будем кушать сегодня сонь, сваренных в меду? — спросила девочка.

Нелли прижала руку к горлу: только недоставало, чтоб ее стошнило при гадком монстре! Хомутабал хохотал так, что тень его ходила ходуном.

— Люди моего народа неуязвимы, ибо им неведомы ваши слабости. Вы — сырая глина, любовь, что вас питает, это вода в ней. Страх за близких-любимых позволит лепить из вас что захочешь. Мой народ — глина, обожженная злом. Сухая, вовсе сухая глина твердой формы. Любовь мягчит человека, он ничего не стоит с нею, он слаб.

Экой негодник! Нелли отступила на шаг, чтобы тень демона не касалась ее туфельки. Тень! Вот она, тень! Лежит себе, ничего ей не делается.

— Твой народ разбился на черепки! — напала Нелли, чтоб скрыть волнение.

Но Хомутабал ничего не ответил на ее выпад. Полуобернувшись, он прислушался к чему-то в комнате, откуда они вышли во двор. Слабый шум ему не понравился, это по всему было видно.

Тень на прибитой земле вдруг начала стремительнейшим образом укорачиваться. Нелли вскинула глаза. Хомутабал стоял как бы в раздумьи, упершись указательным пальцем в высокую скулу.

Во двор выбежали отец Модест и Роскоф. В руке последнего отчего-то горела толстая свеча, верно вывороченная из канделябра.

Глава XLIII

— Темнотища, впору ноги поломать! — Роскоф шел навстречу Нелли по гладкой земле, однако ж под его ногой что-то вдруг загрохотало. — Верно, в кладовку попали, что для метел и прочего хлама. Не ошибся ли Ваш наблюдатель, отче? Сюда ли они ушли?