Лапти сталинизма - [73]

Бедняка в деревне севера практически повсеместно считали лодырем. В источниках подобная характеристика встречается столь часто, что дополнительная аргументация этого тезиса нам кажется излишней[461]. Властью такие характеристики оценивались как «кулацкие» и «антисоветские», однако они отражали восприятие деревенских реалий рядовым крестьянином, для которого бедняк был человеком, который не может и главное — не желает развивать свое хозяйство, интенсивному труду предпочитает пустое безделье. Помимо этого, в крестьянских оценках бедняков проскальзывают нотки снисходительного к ним отношения, как полузависимым, несамостоятельным хозяевам: «Ему нарезали покос, но он держится за кулака, дадут ему рюмку вина, а он что угодно для кулака сделает», «беднота в нашей деревне находится под влиянием кулаков»[462]. Такое отношение усугубляло понимание бедняка как неполноценного хозяина, а следовательно и неполноценного крестьянина. Таким образом, кулаками и бедняками крестьяне считали тех, кто при сохранении в большинстве своем черт крестьянской идентичности все же давали возможность увидеть некое пусть даже не столь значительное отклонение от ее норм. В основе этой градации лежали материальные факторы, однако трактуемые сквозь призму соответствия принципам необходимости личного труда на земле и хозяйственной самостоятельности, лежащих в основе крестьянского мировоззрения.

Распространенное среди жителей деревни понимание внутренней дифференциации крестьянства действительно отличалось от принятого в большевистском классовом дискурсе, хотя и использовало с ним одинаковые категории социальной градации. Однако это не значит, что эти две системы оценок развивались параллельно, независимо друг от друга. С одной стороны, представители низовых органов власти сами, по своей сути те же крестьяне, должны были осуществлять принципы классовой теории большевиков в деревне и могли привносить в нее элементы крестьянского понимания. С другой стороны, активно работавшая пропагандистская машина снабжала всех желающих из числа крестьян трактовками (и формулировками), исходящими из лексики партийных дискуссий и законодательства. Судьбоносные изменения, переживаемые деревней на рубеже 1920-х — 1930-х годов, делали актуальным обращение крестьян к различным маркерам социальной стратификации. Ведь порой от грамотного использования этих социальных «бирок» в прямом смысле зависели жизнь и благополучие рядового жителя села. В этом запутанном симбиозе могли сосуществовать самые противоречивые коннотации понимания социальных категорий. Вместе с тем происходило своего рода размывание представлений о границах социальных групп, отрыв дефиниций дискурса от каких-либо реально существующих признаков. Все это усугубляло и без того острые внутридеревенские противоречия. Даже обычно чуткие к проявлениям «классовых антагонизмов» составители политических сводок с удивлением отмечали: «Середняк смотрит на бедняка как на лодыря, бедняк на середняка как на кулака»[463]. Разумеется, общим для крестьян в этих условиях было желание избежать отнесения хозяйства к числу «кулаков», «зажиточных» или «деревенской верхушки».

Анализ ряда крестьянских писем во властные структуры, содержащих жалобу на неправильное «окулачивание», позволяет выделить две группы признаков, соответствие которым свидетельствовало о потенциальной возможности применения к ним репрессий как к «зажиточным» или «кулацким»[464]. Во-первых, это экономические признаки (владение мельницей, лавкой, заводом), наличие нескольких голов лошадей и крупного рогатого скота в хозяйстве, наличие сложного сельскохозяйственного инвентаря (веялка, сепаратор и т. д.), активная торговля или ростовщическая деятельность, использование наемного труда в хозяйстве, во-вторых, политические признаки (лояльность по отношению к советской власти, поддержка колхозного строительства, выполнение государственных повинностей). В этом перечне характеристик хорошо заметно влияние на представления крестьян советского политического дискурса. Другим проявлением влияния советских классовых принципов на мир деревни можно считать стремление некоторых крестьян попасть в группу бедноты, ранее не пользовавшуюся уважением в деревне. Опека, проявленная со стороны власти, вела к росту престижа социального статуса бедняка. Так, один из корреспондентов «Крестьянской газеты» в 1929 году писал о появлении так называемых «злоумышленных бедняков», которые использовали «авторитет бедняка» в своих корыстных целях. Автор письма рассказывал, что они «не хотят поднять свое хозяйство с целью полегче работать и это же кушать по сравнению своих товарищей середняков»[465]. В апогей сплошной коллективизации эта тенденция еще более усилилась. Сводки сообщают, что крестьяне не только не стремились развивать свое хозяйство, но и разными путями «разбазаривали» свое имущество (проводили «самораскулачивание» в терминологии власти). Порой зажиточники не находили для себя лучшего выхода, чем породниться с беднотой. Участившиеся случаи таких браков привели к тому, что в ряде районов местные власти даже пытались административным путем их запретить