Ланселот - [14]
Я до сих пор помню, как эти деньги увидел, еще, помню, никак не мог наглядеться на них. В этом было какое-то тайное смакование, словно я облизывал их взглядом, как языком. Когда есть на что посмотреть, что-то вещественное, да при этом еще и новое, смотреть можно бесконечно. Ты никогда не наблюдал за зеваками во время драк, убийств, несчастных случаев, либо когда под ногами мертвый или умирающий? Можно заметить, как их глаза чуть заметно бегают туда-сюда, пытаясь вобрать в себя все подробности. И пиршеству лицезрения нет конца.
Когда я увидел эти деньги, для меня открылся другой мир. Прежний распался на части, что не обязательно плохо. «Ага, значит, все не очень-то гладко», — сказал я себе. Пойми, это было в некотором смысле открытием даже утешительным. Потому что если на свете и есть что-нибудь тяжелее бесчестья, так это честь, если тебя воспитывают в семье, где все прекрасно и замечательно за исключением, естественно, тебя самого.
Ты киваешь. Но постой. В открытии насчет Марго было нечто совсем иное. Да, присутствовало чувство изумления, открытия нового мира, но этот мир был абсолютно неведомым. Я не знал, куда положено двигаться дальше. Я ощущал себя как те двое ученых[34] — как бишь их звали? — которые проводили опыты по определению скорости света и все время получали неверные результаты. Ну никак у них что-то не выходило. Этот их неверный результат был просто немыслим. Потому что стоило допустить его достоверность, и вся физика летела в тартарары, и все надо было начинать с нуля. Потребовался Эйнштейн, чтобы осознать: да, их неверный результат может оказаться правильным.
Прежде всего следует принять и поверить в то, что известно достоверно. А дальше действовать самому. Прежде чем тратить силы, делая следующий логический шаг, Эйнштейн должен был знать наверняка, что эти два типа — ребята надежные.
Прежде чем что-то делать, надо быть абсолютно в этом уверенным. Я должен был убедиться насчет Марго — что она сделала и делает сейчас. Я должен был быть абсолютно уверен.
Начинало темнеть. Киногруппа уехала. Марго, Джекоби, Мерлин и Рейни собирались вернуться к ужину. Элджин принес мне пунш на серебряном подносе. Пунш! Если помнишь, мы никогда не пили пунша и джулепа, только бурбон, иногда разбавляя его водой, однако с Марго все стало иначе. Она была родом из Техаса, где один Бог знает, что пьют, но она уже освоилась в Бель-Айле, и для Мерлина появились пунши и джулепы. Хотя нет, они появились еще до Мерлина.
Я сидел за своим плантаторским столом. Элджин опустился на рабский стульчик, сделанный рабами и для рабов. Марго утверждала, и, я думаю, не без оснований, что некоторые изделия рабов-ремесленников обладают простотой и изяществом мебели Шейкера.
— Элджин, — сказал я. При этом я непрестанно думал. — Ты случайно не слышал, когда они вчера вернулись? Дело в том, что около двух я слышал какие-то звуки. Может, это были воры?
Элджин посмотрел на меня.
— Вернулись? Не раньше начала четвертого.
Он знал, о ком я спрашиваю. После ужина Марго, Мерлин и остальные обычно возвращались в «Холидей Инн» и отсматривали материал, снятый на предыдущей неделе. Недельное запаздывание происходило оттого, что пленку отсылали в Бербанк[35] на проявку. Надо было использовать один и тот же химический раствор, и скидывать пленку просто в местное фотоателье было нельзя. Я пригласил (или, скорее, Марго пригласила) Мерлина, Джекоби, Рейни и Троя Дана пожить в Бель-Айле. Они поднимали такой шум, смеясь и обсуждая свои киношные дела, что я предпочел перебраться ночевать в угловую спальню. А потом Марго намекнула, что мне будет спокойнее спать в голубятне. Она сделала соответствующие распоряжения, и я переехал, вселился туда окончательно. И даже когда киногруппа вернулась в «Холидей Инн», я остался в голубятне. Почему? Только башкой крутить остается. И что я хотел доказать, живя на голубином насесте?
— Элджин, я хочу, чтобы ты кое-что сделал.
— Да, сэр.
Элджин был единственным из мужчин, женщин и детей, кому, за неимением тебя, я мог полностью доверять, что делает ему честь, тем более что в отношении тебя это предполагается естественным. (Господи, да на что ж ты все время смотришь? Там опять эта девушка?)
— В доме никого нет?
— Нет, сэр. Мама ушла домой. Заходило несколько припозднившихся туристов, но и они ушли. В половине шестого. Я проторопил их.
Элджин в свои двадцать два года был хорошо сложенным стройным юношей с кожей цвета кофе с молоком, он закончил элитарную католическую школу Святого Августина в Новом Орлеане и в химии разбирался лучше, чем мы с тобой, осилившие колледж. Очень способный парень, он потом получил стипендию в Массачусетском технологическом институте. В Эм-Ай-Ти,[36] представь себе! Он начитан и обладает хорошей лексикой, но не путать иногда местами согласные он не может, как японец не может произнести букву «л», а немец никогда не скажет спасибо. И если он когда-нибудь станет сенатором или получит Нобелевскую премию, которую ему вполне могут присудить, причем с гораздо большей вероятностью, чем тебе или мне, могу поспорить, что в своей торжественной речи он вот точно так же произнесет что-нибудь вроде «проторопил».

Десять лет назад украинские врачи вынесли Юле приговор: к своему восемнадцатому дню рождения она должна умереть. Эта книга – своеобразный дневник-исповедь, где каждая строчка – не воображение автора, а события из ее жизни. История Юли приводит нас к тем дням, когда ей казалось – ничего не изменить, когда она не узнавала свое лицо и тело, а рыжие волосы отражались в зеркале фиолетовыми, за одну ночь изменив цвет… С удивительной откровенностью и оптимизмом, который в таких обстоятельствах кажется невероятным, Юля рассказывает, как заново училась любить жизнь и наслаждаться ею, что становится самым важным, когда рождаешься во второй раз.

Господи, кто только не приходил в этот мир, пытаясь принести в дар свой гений! Но это никому никогда не было нужно. В лучшем случае – игнорировали, предав забвению, но чаще преследовали, травили, уничтожали, потому что понять не могли. Не дано им понять. Их кумиры – это те, кто уничтожал их миллионами, обещая досыта набить их брюхо и дать им грабить, убивать, насиловать и уничтожать подобных себе.

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.

Люси и Гейб познакомились на последнем курсе учебы в Колумбийском университете 11 сентября 2001 года. Этот роковой день навсегда изменит их жизнь. И Люси, и Гейб хотят сделать в жизни что-нибудь значительное, важное. Гейб мечтает стать фотожурналистом, а Люси – делать передачи для детей на телевидении. Через год они встречаются снова и понимают, что безумно любят друг друга. Возможно, они найдут смысл жизни друг в друге. Однако ни один не хочет поступиться своей карьерой. Гейб отправляется на Ближний Восток делать фоторепортажи из горячих точек, а Люси остается в Нью-Йорке.

Три женщины-писательницы из трех скандинавских стран рассказывают о судьбах своих соотечественниц и современниц. О кульминационном моменте в жизни женщины — рождении ребенка — говорится в романе Деи Триер Мёрк «Зимние дети». Мари Осмундсен в «Благих делах» повествует о проблемах совсем молодой женщины, едва вступившей в жизнь. Героиня Герды Антти («Земные заботы»), умудренная опытом мать и бабушка, философски осмысляет окружающий мир. Прочитав эту книгу, наши читательницы, да и читатели тоже, узнают много нового для себя о повседневной жизни наших «образцовых» северных соседей и, кроме того, убедятся, что их «там» и нас «здесь» часто волнуют одинаковые проблемы.

Роальд Даль — выдающийся мастер черного юмора и один из лучших рассказчиков нашего времени, адепт воинствующей чистоплотности и нежного человеконенавистничества; как великий гроссмейстер, он ведет свои эстетически безупречные партии от, казалось бы, безмятежного дебюта к убийственно парадоксальному финалу. Именно он придумал гремлинов и Чарли с Шоколадной фабрикой. Даль и сам очень колоритная личность; его творчество невозможно описать в нескольких словах. «Более всего это похоже на пелевинские рассказы: полудетектив, полушутка — на грани фантастики… Еще приходит в голову Эдгар По, премии имени которого не раз получал Роальд Даль» (Лев Данилкин, «Афиша»)

«Венок на могилу ветра» — вторая книга писателя из Владикавказа. Его первый роман — «Реквием по живущему» — выходил на русском и немецком языках, имел широкую прессу как в России, так и за рубежом. Каждый найдет в этой многослойной книге свое: здесь и убийство, и похищение, и насилие, и любовь, и жизнь отщепенцев в диких горах, но вместе с тем — и глубокое раздумье о природе человека, о чуде жизни и силе страсти. Мастерская, остросовременная, подлинно интеллектуальная и экзистенциальная проза Черчесова пронизана неповторимым ритмом и создана из плоти и крови.

В новом романе знаменитого писателя речь идет об экзотических поисках современной московской интеллигенции, то переносящейся в прошлое, то обретающей мистический «За-смертный» покой.В книге сохранены особенности авторской орфографии, пунктуации и фирменного мамлеевского стиля.

Согласно древнегреческим мифам, Сизиф славен тем, что организовал Истмийские игры (вторые по значению после Олимпийских), был женат на одной из плеяд и дважды сумел выйти живым из царства Аида. Ни один из этих фактов не дает ответ на вопрос, за что древние боги так сурово покарали Сизифа, обрекая его на изнурительное и бессмысленное занятие после смерти. Артур, взявшийся написать роман о жизни древнегреческого героя, искренне полагает, что знает ответ. Однако работа над романом приводит его к абсолютно неожиданным открытиям.Исключительно глубокий, тонкий и вместе с тем увлекательный роман «Сизиф» бывшего актера, а ныне сотрудника русской службы «Голоса Америки».

Первая «большая» книга Д. Бакина — молодого московского писателя, чей голос властно заявил о себе в современной русской литературе. Публикация рассказов в «Огоньке», книга, изданная во Франции… и единодушное призвание критики: в русской литературе появился новый значительный мастер.