Ландскнехт шагает к океану - [3]

— Вот-вот, — чересчур жарко выкрикнул Томас, явно захваченный рассказом.

— Один фламандский шкипер, — Якобу тоже явно было о чём рассказать, — уж и не знаю, как он там проскрёбся сквозь нашу брандвахту[11], и разорённый таким вот образом датчанами, от отчаяния подпалил свой флейт и сам закрылся в каюте, напоследок лакая ром и костеря датского короля на чём свет стоит.

— Говорят, что призрак горящего корабля каждый раз перед бурей появляется в проливах, разгоняя по портам встречные суда и воспрещая им соваться в узость.

— Прям «Летучий Датчанин» какой-то объявился. Этак и по нашу душу какой-нибудь летун прямо с небес рухнет, — Томас от восторга перешёл к сарказму.

— Не кощунствуй, парень, да Бога зазря не гневи. Не с небес, но из ада нечисть подобная выползает смущать души людские, — Михель не ожидал от скромника Питера менторски-поучающего тона, хотя поставить на место зарвавшегося юнца, без стыда перебивающего старших, было, разумеется, надо.

— Пожалеть надо человека, павшего жертвой данов коварства, — благодарно кивнул Питеру Якоб.

— А чего плакаться по какому-то бродяге-обманщику? К тому же выкормышу из Испанских Нидерландов[12]. — Томасу все увещевания как с гуся вода.

— Что ж ты хотел, чтоб в торговле, да без обмана. Сами-то сколько вёдер ворвани в каждую бочку спермацета льём[13].

— Конкуренция называется, — под общий смех попытался завершить тему Йост.

Но Гильома не так-то просто было вышибить из седла:

— Да, конкуренция. И ничего смешного здесь нет.

Он почему-то опять сосредоточил внимание на Михеле и обращался прямо к нему:

— Раньше в море только наших китобоев и можно было встретить. Ну, изредка англичашек. А сейчас и датчане, и фрисландцы, и вольный Гамбург, говорят, у себя китобойную кампанию ладит. Да кабы киты плескались у Фризских островов[14], разве ж мы попёрлись бы в такую даль. Дожились, нечего сказать. Может, скоро вояки и китов колотить за нас примутся. А что — из пушек-то оно куда как сподручнее будет. Так вот, вооружённый эскорт тоже весьма недёшев. Но иного выхода, пожалуй, что и нет. Пираты — испанцы, французы, датчане те же... Кого только нет на нашу грешну голову. Ежегодно в море исчезают десятки крупных флейтов, а о сельдяной или китобойной мелочи вроде нас и говорить-то нечего. Это на суше все друзья да союзнички, а в море — без свидетелей. Ты же знаешь, в трюме мы тоже держим пушку, правда, небольшую, вертлюжную[15], но в случае нужды, думаю, отобьёмся. Ежели, не дай бог, конечно, дойдёт дело до абордажной свалки, тогда и ты сможешь проявить свою свирепость и неукротимость. Или на китах поупражняйся. Но, — старик назидательно поднял жёлтый прокуренный палец, — не в кубрике, добрый молодец, не в кубрике.

Из пасти Гильома воняло, как из разверстой могилы, но Михель, всё ещё чувствуя на себе настороженные взгляды, вынужден был терпеливо выслушивать старческую трепотню, да ещё и согласно кивать головой, поддакивая. Лишь бы рука не начала сохнуть, а там мы ещё поглядим. И всё же, несмотря на огромную ненависть ко всем, Михель вынужден был признать определённую логику и правоту в рассуждениях старика.

«Тут я согласен с тобой, гнилой пень, не стоит боле так опрометчиво переть на рожон. Тут надо похитрее, обходом, манёвром. Первая проба сил, скажем так, провалилась. Союзнички нужны, хотя бы одного на свой край перетащить. И, разумеется, очень ценно упоминание о грядущих конвоях. Значит, или этот рейс, или никакой».

Словно уловив блеск недовольства в глазах Михеля, в разговор вступил ещё один старый истребитель китов — Виллем:

— Дай людьми оскудел наш промысел, — жёстко бросил он. — Ведь и по три, и по четыре вельбота, бывало, спускали на охоту с этого борта. Армия забирает лучших людей, высыпая на нас свой хлам: хворых, убогих, сумасшедших. Скоро сумасшедшие будут вести корабли, сидеть на банках вельботов, гарпунить и разделывать китов. Если, конечно, — тут голос его повысился, — мы, честные люди, не дадим укорот всеобщему сумасшествию!

— Беда наша в том, что война у слишком многих угнездилась в сердце, — как всегда веско подвёл черту гарпунёр.

И опять промолчал Михель. Лишь вздувшиеся желваки могли показать внимательному наблюдателю, что Михель жизнь положит, но воздаст сторицей всем и за все.

Китобои, как по команде, заторопились, словно показывая, что всем хочется поскорее покончить с этой неприятностью и забыть о ней.

Приступы корабельного, или, как его в этих широтах называли, полярного «бешенства» — нередки. Месяцами видеть одни и те же лица, одно и тоже море, льды. Люди внезапно бросались за борт или из-за сущей безделицы поднимали оружие на своих товарищей, сходили с ума или пытались уничтожить свой же корабль... Всяко бывало... Терпение, прощение и работа — вот снадобья от этой хвори. Потому никто даже не заикнулся, что надо бы доложить господину шкиперу Адриану. Дело кубрика в кубрике же и останется.

II

Он опять вернулся. Словно айсберг, проломив хрупкую переборку времени, властно вломился этот день. Самый страшный день семнадцатилетнего Яна и семисотлетнего Магдебурга. Этот день они прожили вместе и, к исходу его, было уже неясно, кто более мёртв.