Ландскнехт. Часть вторая - [40]

Потом, как дошли до трети — открыли огонь укрепления. Но тут почти сразу дали дымовыми минометы, и мы поползли вперед, а шрапнели продолжали стегать уже позади. Потерь, по — моему, и не понесли почти, разве пулемет опять пару человек зацепил, но судя по крику — одного точно не наглухо. А меня от всего увиденного как‑то накрыло — в общем, вышло так, что я, сдуру, да двое 'прицепившихся' следом — сильно вперед вылезли. Ну и когда свистки дали мы метров на пятьдесят дальше всех были. Гадость‑то вся в том, что то ли разглядел в дыму чего пулеметчик, то ли просто не повезло — но так нас плотно прижали, что и ползти обратно невозможно. Пришлось лежать, а там и дым кончился. Наши‑то все уползли, а мы трое — в чистом поле. И живы только потому, что за какими‑то камнями спрятались. Один из штрафников, как ясно стало, с криком напролом рванулся назад. Ну и… в общем, если здешний пулемет попадает по человеку — то не все такие везучие, вроде взводного — два. Этому же парню просто вывернуло всю грудь, такое впечатление. А мы остались лежать. Я, оглядываюсь назад — ну, как сказать. Вот метров еще сто — опять камушки, дальше и еще — но как эти сто метров проползти? А смотрю я на эти 'камушки' и мысли интересные в голову лезут…

* * *

…Самое поганое — это то, что фляга штрафнику не положена в принципе. Не знаю почему. Солнце жарило до самого вечера, и самые паршивые минуты были, когда солнце уже покраснело, и коснулось гор. Я знаю, ночь тут падает почти мгновенно, и с ней прохлада. Пить хотелось просто невероятно — особенно со сна после обеда, но тогда перед атакой решил много не пить. И вот — несколько часов под солнцем довели буквально до безумия. Уже были мысли все же рвануть перебежками…. Но вспомнил, как пулеметчик в бастионе хвалился, что он на версте одиночного стрелка снимет, а всадника и с полутора верст. И опять же, шрапнель эта. Вряд ли ради меня дымовые мины тратить станут, да и не успеют — раньше меня разорвут. В общем, еле дотерпел. А потом темнота упала, сумерки минут десять, прохлада, и сразу легче, хотя и дикая жажда, а там и темнота спустилась.

И тут все просто — нету тут всякой глупости вроде приборов ночного видения. Так что — ползи себе куда хошь. Только не шуми сильно, да силуэтом на фоне неба не показывайся. Ну да нам вниз, нам проще. Окрикнул второго — а он, похоже, того — бредит что ли. Тепловой удар, или как… в общем, не то что на себе, но тащить пришлось. Больше винтовку его на себе пер — чтоб тот не потерял. Еще, зачем‑то, по привычке, что ли — забрал винтовку и патроны убитого пулеметом. Постарался не перемазаться, вроде получилось. Ночь вроде, а мух на нем. И кровища, хоть и свернулась уже, а воняет… Вскоре чуть оклемался второй мой — встали, и пошлепали, пригибаясь, под локоть его тащу, как пьяного в милицию…

Подходя, думал только, как бы не схватить пулю от своих. Как метров двести осталось — стал шуршать погромче шагами, да винтовками звякать негромко. Потом и вовсе присел, потому как второго моего — замотало, тошнить стало. Видно и впрямь перегрелся — он без шапки был, потерял, надо думать, где‑то в атаке. Ну уж, думаю — услышат, надо бы только как‑то обозначиться. Но все проще обошлось — внезапно из темноты — ствол в морду, и шипят, чтоб не двигались. Тут же руки сзади хвать, рот ладонью зажали, и острие к горлу. Ну и тиском так и поволокли к нашим — а мы чего, мы только рады. Через бруствер нас, в крепкие руки, и дальше, за деревья — к кострам. Разведка, мать ее, в лохматухах, с карабинами, усачи такие, как с картинки. Ну а там уж разобрались быстро. Кане прибежал — думал, сейчас, как обычно, обзовет уродами и прочее, нет, рявкнул, чтоб отпустили. Подошел, осмотрел.

— Что с этим?

— Вашбродь, перегрелся он, похоже. Полоховат ен. Нам бы… воды глоток. Спасу нет, как пить хочется, вашбродь, дозвольте воды хоть чуть… — и наплевать, чего он себе решит, но я сейчас чую, просто сдохну, или как этот второй поплыву.

Кане и тут ругаться не стал, рукой махнул — сразу несколько кружек к нам тянутся — я схватил, хотел только отпить — смотрю, второй мой кружку взял, да и выронил — руки не держат, координации нет совсем.

— Ах, ты, ж сука — чуть не со слезами, ему говорю, и давай его поить — Пей, гад такой, вот так. Сам держи… так сможешь? Да мать твою, пей уже сам, скотина!!!

Ну и как только он, кружку, словно малыш, к морде прижимая, и голову запрокидывая, пить стал, я уж под смех кавалеристов другую схватил — и залпом ее! А потом еще! А те знай ржут, как их кони. После третьей кружки полегчало мне.

— Виноват — говорю — Вашбродь. Силов никаких не было. Чуть с ума не сошли.

— Ну — ну — смотрю, Кане тоже улыбается — Ладно… А винтовка его где?

— Вот, вашбродь — с плеча снял, бедняге подал — а тот уже понемногу оживать стал, хоть и качается, словно пьяный.

— Молодца — Кане говорит — Спас товарища — а то б за потерю винтовки ему влетело. А это у тебя чья?

— Разрешите должить, вашбродь. Мы, извиняюсь, втроем чуть вперед от всех выбрались, да как‑то неудачно нас картечница прижала. А как все отошли, нам идти — уже и дыма нет. Ну и вот… один‑то рванулся, да нехорошо. Ну да, Вы видели, наверное. А вот как обратно пошли — так вот его оружье я и забрал.