Ландскнехт. Часть вторая - [32]

А у нас как‑то, в отличие от второго взвода, рассевшегося по двое — трое у костерков — сразу, едва наше недоразумение убежало, организовался общий стол. Сложили длинный костер, расстелили две плащ — палатки — и набросали из своих запасов, кому чего не жалко. Тут же, посовещавшись, доверили делить все рыжеволосому рябому парню — большинство у нас были из пехоты, и они его все отрекомендовали как 'честного до глупости'. И сели все есть вкруг, окромя разве смены, что уже заступила сразу — но им Рыжий Бруно тщательно отмерил порции. Смотрю, капитан встал, прошелся, глянул внимательно. Мы чуть напряглись, но нет, ничего, ушел обратно. Интересно, вот он все ж такой из себя… а как оно ему — ночевать посреди чужой, вражеской, хоть, вроде как, и на их стороне числящейся, штрафной роты? Один ведь… захотим зарезать — никто ж не поможет. Но виду даже ведь не подаст. Странно конечно, что вот так вот, один он с нами остался.

Пока размышлял — часовые, что стояли на стороне, откуда мы пришли, тревогу подняли, мы все всполошились было — но тут же разрешилось все — на телеге приехали двое наших сержантов, писарь, он же водитель телеги, и солдат с лошадиной мордой, судя по всему — наше хозобеспечение. Ни у кого больше столь кислых морд не видывал. Стали они посередине, образовав что‑то вроде цитадели, от телеги тенты натягивать стали. Я нашим предложил — может, тоже — палатки соорудим, как положено? Чего поодиночке в кутаясь в плащ — палатки спать?

— А часовые? Им без плаща как?

— А нехай передадут следующей смене свои, и все.

На том и затеялись, соорудили, под заинтересованным взглядом капитана и сержантов палатку. Все как положено, честь по чести. Расстелили на земле, чтоб лечь рядком, и накрыться хватит — вместе всем спать оно и теплее, и если роса сядет или дождик — то под общей палаткой суше. Слышу — хмыкает, не то кто‑то из сержантов, не то сам капитан. Вроде как даже одобрительно. Ну, оно, надо сказать, все так ладно получается — оттого, в немалой мере, что у нас, в первом — почитай все из одной части. Пехотинцы, из двух взводов всего. Ну и я один из пушкарей, да минометчик этот. А во втором — с бору по ниточке. Да и пехоты у нас больше, а она к полевым привычнее.

Утром выступили затемно еще, капитан опять спешил. Тем же порядком пошли, но капитан пересел на телегу, а лошадь его на буксир взяли. Видать, чего‑то там они обсуждать будут, совет в Филях, все дела. А нам чего — топай себе, и топай. Снова тянется — вьется дорога, все больше забираясь в горы — вот скоро и леса уже меньше становится, пошли проплешины с жесткой выцветшей невысокой травой, синие цветы кустиками, невысокие скрюченные какие‑то деревья, появляются кучки камней и заросли ежевики. Поневоле как‑то все давит, и я чуть эдак оттягиваю ремень винтовки, взвешивая ее, что ли. Все же не на прогулку идем, а местность тут как‑то… навевает. Винтовка, надо сказать не пустая. Ночью еще, будучи в охранении, я тихонько зарядил в нее четыре патрона, да и закрыл затвор, спустив курок на пустой ствол. Пусть будет. И нести ее, вроде бы и незаметно потяжелевшую — а гораздо спокойнее. Мало ли чего ждет.

Судя по всему — накаркал. Едва мы выкатились из‑за очередного поворота, как строй стал ломаться — впереди встали без команды, нам команды не дали, и мы смешались неопрятной кучей. Нехорошо. Что там? Да какая разница! Дернул с плеча винтовку, перехватил в руку — толкнул оторопело стоящего, и тянувшего шею, как селянин в театре, соседа справа — румяного блондина, и впрямь, наверное, из деревни. Тот спохватывается, смотрит на меня — и тут же сноровисто выкатывается в сторону, сбрасывая в руки винтовку. Примерно так же действуют и остальные, без команды уже растекаясь, разворачиваясь подобием строя. Ну, пехота, чего взять — учены неплохо. А вот команды‑то нету… Сзади уже подали команду второму взводу, Кане негромко требует доклада — а впереди — тишина. Да и наплевать, солдатики ученые — мы рассыпаемся строем поперек дороги — и тут и мне становится видно причину остановки. Мать их, портовую девку…

Дорогу пересекает неширокий, но, судя по всему, довольно глубокий и обрывистый, не знаю, как правильно сказать — каньон, овраг? Речка там, по всему сказать, больно оттуда зелень прет сильно. А через него — мост. Добротный, крепкий мост. Был. Потому что мост этот уже охватывали оранжевые языки пламени.

А на том берегу бежали, спотыкаясь, вверх по поросшему травой склону трое человек, в лохматой одежде, и с оружием.

— Мост сожгли! — очнулся вдруг наш придурок — Мост! Мост!

Это чучело так и стояло посреди уже пустой дороги, во весь рост, нелепо тыкая пальцев в то, что уже было видно всем, в том числе и подбежавшему капитану в сопровождении сержантов с карабинами. Орал наш взводный так, словно хотел докричаться отсюда до крепости. Но докричался только до врагов. Один из них моментально остановился, скрутившись присел на ногу, и бахнул в нас из карабина. Пуля щелкнула куда‑то в камни, никого не задев, но все инстинктивно пригнулись, взводный заткнулся, удивленно повернувшись на выстрел, Варс выругался, а стрелок снова вскочил, и побежал дальше. Тут всего‑то метров триста, мелькнула мысль. Я ж его сейчас снял бы, если знать наверняка, что винтовка пристреляна. И тут же вторая мысль — если сейчас они начнут бить не на бегу — они нас всех перещелкают, если не уберемся.