Ландшафты Зазеркалья - [17]
Таких «случаев» (авторское обозначение жанра) у Хармса множество. Сама плотность их в его прозе, конечно, не случайна. То «Сенька стукнул Федьку по морде», а Федька «оторвал ему правое ухо»; то «товарищ Машкин ударил кулаком по голове товарища Кошкина»; то «огромный автомобиль» наехал на некоего Дернятина и как ни в чем не бывало покатил дальше; то один охотник, к ужасу остальных, ни в чем, однако, ему не препятствовавших, замучил насмерть другого… Это — Хармс для взрослых, в котором лишь отчасти, благодаря отдельным, тонко интонированным гротесковым штрихам натуралистического сообщения, угадывается автор детских считалок, скороговорок, словесных экспериментов, мастер розыгрышей, остроумец и эксцентрик. Это — авторское подсознание Хармса, рождающее чудовищ, подсознание, где гнездится постоянный страх перед жестокостью, поразившей общество подобно неизлечимой болезни. Жестокость толпы для Хармса страшнее жестокости индивида: «Толпа волнуется и, за неимением другой жертвы, хватает человека среднего роста и отрывает ему голову. Оторванная голова катится по мостовой и застревает в люке для водостока. Толпа, удовлетворив свои страсти, — расходится».
Еще одна сквозная тема «взрослого» Хармса — исчезновение человека, арест. Сам этот мотив возник уже в пьесе «Елизавета Бам» с первой реплики героини: «Сейчас, того и гляди, откроется дверь, и они войдут… Они обязательно войдут, чтобы поймать меня и стереть с лица земли». В зарисовке 1940 года «Помеха» «человек в черном пальто», сопровождаемый военными и дворником, врывается в квартиру, чтобы забрать там мужчину и женщину, по-хармсовски весело предающихся любовной игре. Биографические истоки «чекистских» сюжетов в данном случае не требуют особых пояснений. Репрессии против обэриутов начались с 1937 года. Первым пал ближайший к ним Николай Олейников, потом Заболоцкий. Кольцо вокруг Хармса неуклонно сжималось и сдавило ему горло в 1941-м: тему завершала жизнь, кончавшаяся вместе с темой… Без сказанного невозможно понять «Старуху» — одно из самых мрачных и многослойных произведений. Борьба героя-литератора с мертвой старухой, то исчезающей, то возникающей вновь с достоверностью почти физиологической, — это борьба автора не только с химерами собственного воображения, но и с реальным страхом перед наступающей развязкой, метафора глубокой депрессии, иссякающей способности писать в условиях глобальной творческой несвободы.
В каком-то смысле «Старуха» — произведение о самом творческом процессе, об интеллекте, который не нужен «толпе», о хрупкой человеческой индивидуальности, попадающей под каток истории. И здесь Хармс, безусловно, близок к тесно связанному с обэриутами Константину Вагинову. Проза Вагинова, пространственно обширная, кружевная, насыщенная эстетическими ассоциациями и реминисценциями, лирически подробная, казалось бы, не имеет с резкими, насмешливо-натуралистическими, мозаичными фрагментами Хармса внешне ничего общего. Характеризуя свой жанр как «бамбочаду», то есть «изображение сцен обыденной жизни в карикатурном виде», Вагинов по привычке лукавит. Его карикатуры, выполненные в изящной декоративной манере Константина Сомова или Александра Бенуа, отнюдь не самоцельны. Они лишь инкрустации в вагиновскую прозу, на самом деле рисующую достаточно широкую и социально значимую картину «доживания» в условиях новой действительности целого слоя «лишних людей». Несчастные пытаются сделать вид, что «двенадцати лет революции» как бы не существует. Они уже принципиально не меняют старых привычек, одержимы воспоминаниями, погружены в книги, с эстетским наслаждением коллекционируют любые предметы, воплощающие прошлое. Даже детали своего собственного времени уже запасают для будущих исторических коллекций, например, конфетные обертки 1922—1923 годов «с советами крестьянину относительно урожая».
Вагиновские чудаки, тщательно рассматриваемые сквозь призму лирической иронии, не нужны новой действительности. Они общаются с себе подобными в «башне культуры» («Козлиная песнь»). Пишут романы, продиктованные ощущением «пародийности мира по отношению к какой-то норме» («Труды и дни Свистонова»). Плачут во сне и тихо умирают («Бамбочада»). Ученые, художники, поэты и просто талантливые бездельники без определенных занятий… А умирая, уносят с собой все, чем жили: Данте и Петрарку, богатства Эрмитажа, Лувра и Дрездена, искусство эллинизма и старинную музыку, древних христианских философов и Вл. Соловьева, русскую классику и символистов.
Вместе с ними уходит в небытие наследство, накопленное человечеством неизвестно для кого и зачем. Наследство, от которого явно отказываются «съезды делегатов электроучреждений», посетители библиотеки «Кооперативный отдых», покупатели «костюмов Ленинградодежды», «группы пионеров», обсуждающих события в Китае, и, возможно, даже сам Кремль. В интермедиях от лица автора, неизменно сопровождающих все его романы, Вагинов охотно делает объектом иронии не только окружающую среду, но и самого себя. Он также иронически осмысляет блестяще сформулированные в своей прозе принципы эстетики и поэтики обэриутства. Однако автоирония эта рассчитана на достаточно искушенного читателя, способного понять подтекст. Автор с удовольствием занимает место в ряду своих уходящих, истаивающих, словно дым, персонажей. И с тонким сарказмом говорит о своем легкомыслии, о привычке восхищаться тем, чем «восхищаться не полагается».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Микроистория ставит задачей истолковать поведение человека в обстоятельствах, диктуемых властью. Ее цель — увидеть в нем актора, способного повлиять на ход событий и осознающего свою причастность к ним. Тем самым это направление исторической науки противостоит интеллектуальной традиции, в которой индивид понимается как часть некоей «народной массы», как пассивный объект, а не субъект исторического процесса. Альманах «Казус», основанный в 1996 году блистательным историком-медиевистом Юрием Львовичем Бессмертным и вызвавший огромный интерес в научном сообществе, был первой и долгое время оставался единственной площадкой для развития микроистории в России.
Вопреки сложившимся представлениям, гласность и свободная полемика в отечественной истории последних двух столетий встречаются чаще, чем публичная немота, репрессии или пропаганда. Более того, гласность и публичность не раз становились триггерами серьезных реформ сверху. В то же время оптимистические ожидания от расширения сферы открытой общественной дискуссии чаще всего не оправдывались. Справедлив ли в таком случае вывод, что ставка на гласность в России обречена на поражение? Задача авторов книги – с опорой на теорию публичной сферы и публичности (Хабермас, Арендт, Фрейзер, Хархордин, Юрчак и др.) показать, как часто и по-разному в течение 200 лет в России сочетались гласность, глухота к политической речи и репрессии.
Книга, которую вы держите в руках, – о женщинах, которых эксплуатировали, подавляли, недооценивали – обо всех женщинах. Эта книга – о реальности, когда ты – женщина, и тебе приходится жить в мире, созданном для мужчин. О борьбе женщин за свои права, возможности и за реальность, где у женщин столько же прав, сколько у мужчин. Книга «Феминизм: наглядно. Большая книга о женской революции» раскрывает феминистскую идеологию и историю, проблемы, с которыми сталкиваются женщины, и закрывает все вопросы, сомнения и противоречия, связанные с феминизмом.
На протяжении всего XX века в России происходили яркие и трагичные события. В их ряду великие стройки коммунизма, которые преобразили облик нашей страны, сделали ее одним из мировых лидеров в военном и технологическом отношении. Одним из таких амбициозных проектов стало строительство Трансарктической железной дороги. Задуманная при Александре III и воплощенная Иосифом Сталиным, эта магистраль должна была стать ключом к трем океанам — Атлантическому, Ледовитому и Тихому. Ее еще называли «сталинской», а иногда — «дорогой смерти».
Сегодняшняя новостная повестка в России часто содержит в себе судебно-правовые темы. Но и без этого многим прекрасно известна особая роль суда присяжных: об этом напоминает и литературная классика («Воскресение» Толстого), и кинематограф («12 разгневанных мужчин», «JFK», «Тело как улика»). В своём тексте Боб Блэк показывает, что присяжные имеют возможность выступить против писанного закона – надо только знать как.
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?