Ланарк: Жизнь в четырех книгах - [22]

— Я смотрю на дело не так мрачно. Хорошая жизнь — это борьба за то, чтобы, несмотря на трудности, быть человеком. Многие молодые люди знают об этом и борются вовсю, но через несколько лет жизнь становится легче и они решают, что уже сделались людьми, но это не так — они просто прекратили стараться. Я вот прекратил стараться, но моя жизнь была так переполнена трудами, что я бы этого не заметил, если бы не болезнь. Вся моя профессиональная деятельность была не чем иным, как болезненным и отчаянным нападением на мою человечность. Осознать себя раненым и умирающим человеком — это уже достижение. Кто может превзойти умирающего царственным величием?

Вялая речь перешла в едва слышное бормотание.

— Сэр! — пылко воскликнул Ланарк. — Надеюсь, смерть вам не грозит!

Сосед улыбнулся и пробормотал:

— Спасибо, мой мальчик.

Тут же на всех видимых частях его тела заблестел пот. Сжав обеими руками одеяло, он выпрямился и произнес резким командным тоном:

— А теперь мне стало жутко холодно и очень даже страшно!

Лампа погасла. Ланарк соскочил на гладкий пол, поскользнулся, упал и на четвереньках добрался до соседней кровати. В пробежавшем по ней перламутровом луче он разглядел тело, лишь наполовину прикрытое одеялом, свесившуюся вниз голову, руку, которая касалась пола. Резиновая трубка была выдернута, и на повязке расплывалось темное пятно. Подбежав к своей кровати, Ланарк схватил радио и щелкнул выключателем.

— Дайте доктора Манро! Доктора Манро мне!

Ему отозвался отчетливый тихий голос:

— Простите, кто это говорит?

— Меня зовут Ланарк.

— Доктор Ланарк?

— Нет-нет! Я пациент, но тут человек умирает!

— В самом деле умирает?

— Да, умирает, умирает!

В радио послышалось: «Пусть доктор Манро быстро сообщит доктору Ланарку: человек умирает в самом деле. Повторяю: человек умирает в самом деле».

Через минуту в палате зажегся свет.

Ланарк сидел на кровати и рассматривал соседа, вид у которого был вызывающе мертвый. Челюсть у него отвисла, глазницы, как выяснилось, были пусты. На полу, рядом с рукой, расплывалась лужица, вытекавшая из резиновой трубки. Вошел доктор Манро и быстро шагнул к кровати. Поднял руку соседа, пощупал пульс, подтянул тело на матрас, потом закрыл кранчик у подвешенной бутылочки. Взглянув на Ланарка, который сидел на краю постели в белой ночной рубашке, он спросил:

— Не лучше ли вам будет что-нибудь на себя накинуть?

— Нет. Не лучше.

— Вы с ним разговаривали?

— Да.

— Он вспомнил, кто он?

— Да. Что вы собираетесь с ним делать?

— Похоронить. Правда, странно? Для мертвых чудовищ, сколько бы их ни было, мы находим полезное применение, а человека можем только сжечь и закопать.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Ложитесь в постель, Ланарк.

— Я хочу посмотреть в окно.

— Зачем?

— Меня угнетает замкнутое пространство.

— Дойдете туда?

— Конечно.

Доктор отпер прикроватный шкафчик, достал оттуда халат и шлепанцы и протянул Ланарку. Тот оделся и пошел к окну. Ему казалось, что он не идет, а плывет над полом, но он старался этого не замечать. Удивительно, но коридор оказался едва ли длиннее комнаты; справа и слева он заканчивался голой стеной с полукруглой дверцей, занавешенной красной тканью. Перед перекладинами шторы Ланарк замешкался, но тут его догнал доктор Манро и дернул за зеленую веревочку, прицепленную наверху.

— Я подниму штору, но прежде вы должны повторить несколько слов.

— Каких?

— «Если я потеряюсь, то закрою глаза и поверну голову».

— Если я потеряюсь, то закрою глаза и поверну голову.

Манро поднял штору.

За окном виднелись дали, полные подвижного тумана; сквозь них светило солнце. Снежные цепи облаков разделяли снежные цепи гор; серебристые облака висели так низко над сверкающими океанами, что трудно было их разграничить. Казалось, институт дрейфует к солнцу между глубокими провалами каньонов. Ланарк вытянул шею, стараясь разглядеть дно, однако, когда туман под окном сначала поредел, а потом расползся, там оказалось густо-фиолетовое пространство со звездами и лунным серпом. Голова у Ланарка пошла кругом, и он, в поисках поддержки, обратил взгляд к солнцу: пусть затуманенное дымкой, оно все же надежно сияло в центре сцены, освещая ее и объединяя вокруг себя. Но ему пришло в голову, что солнце, быть может, стоит высоко над головой, и этот сияющий круг — не более чем его отражение в море; или оно находится сзади, а впереди виднеется его отсвет на леднике в горах. Но вот скрылось все, кроме солнечного света, молочно-белого облака и одинокого пика, вздымавшегося над ними. Реки, похожие на серебряные нити, изливались через лощины на нижние склоны; белые полосы водопадов стремились с утесов в облака. Пик был, как разглядел Ланарк, не конусообразный, а многоглавый; верхушки разделялись долинами. В одной из долин имелось множество озер и пастбищ, другая щетинилась лесом, в четвертой лежал золотисто-зеленый океан, а за ним садилось солнце. Смотреть в окно было все равно что лететь. Ланарк поднял глаза к горизонту, однако за каждым морем и за каждой равниной открывался вид на острова, горы, грозовые облака, города, восход или закат очередного солнца. Чтобы спастись от этой бесконечной перспективы, он попробовал сосредоточить взгляд на небольшом холме, где лежала в рассветных лучах какая-то деревушка. Над головой проплыло облако, и от деревушки остались только отблески света в окнах и на крышах; затем эти искорки унесло, как снежные хлопья, в сторону, где они закружились на фоне серебристой голубизны, подобно чайкам над пароходом. Поменяв цвет и превратившись в темные крапинки, они замелькали, словно аэропланы, в красных вспышках над руинами города. Ланарк закрыл руками глаза, повернулся и направился, успокоенный, в комнату.