Ланарк: Жизнь в четырех книгах - [139]

— Мой муж тоже страдалец, — замечает дама и садится в машину. Потом выходит из нее и протягивает Toy бумажный пакетик с несколькими голубыми и розовыми пилюлями в форме торпеды. — Примите одну, это новое средство, — предлагает дама.

Toy проглатывает пилюлю, и спустя мгновение по его телу разливается теплое блаженство. Он смотрит на даму с обожанием.

— Не принимайте больше четырех пилюль в день, — предупреждает дама. — Это вас перевозбудит. Мы едем в Маллейг, вас подвезти?

Toy вступает на обособленную частичку Америки. Сиденья обиты, по-видимому, мягкой бизоньей шкурой, температура на пять градусов выше температуры тела, где-то негромко играет оркестр. Шум мотора совершенно неслышен, и после переправы на пароме горы и озера мелькают за окном с огромной скоростью, подобно прокручиваемой киноленте. Водитель — немногословный человек с толстой шеей — осведомляется у Toy, куда он направляется. Поколебавшись, Toy заявляет, что ему нужно попасть в Стер.

— Возможно, Генри кажется вам не слишком разговорчивым. У президента Эйзенхауэра нарушено мозговое кровообращение, и реакция на бирже неважная.

Toy прикрывает глаза и, как сквозь туман, видит отца и сестру посреди серого поля. Мистер Toy держит моток пряжи, которую сестра сматывает в клубок. Открыв глаза, Toy видит, что уже стемнело и что автомобиль взбирается по крутому извилистому въезду к зданию, смахивающему на замок Балморал, однако с неоновой вывеской отеля на фасаде. Американская дама говорит:

— Мы нашли Стер на карте: сегодня вам туда никак не добраться. Мы собираемся здесь переночевать и предлагаем вам поступить так же. Тут немного дорого, но…

Дама явно намерена сделать Toy щедрое предложение, но Toy перебивает ее замечанием, что хороший ночлег дороже любых денег. Все покидают машину и входят в отель. У конторки портье Toy объявляет, что не голоден и намерен немедленно лечь в постель. Ему желают спокойной ночи.

Отель громадный, и Toy удивлен теснотой предоставленного ему номера. Он сильно задыхается, но ложится в постель, принимает две пилюли и немедленно засыпает.

Утром сквозь сон Toy смутно слышит, как в дверь стучат раза два или три, сообщая о времени; наконец около одиннадцати он поднимается. Дышится ему легко, но сознание притуплено, в теле тяжесть. Он пропустил завтрак и с чувством неловкости пьет кофе с тостом в углу просторного холла. Оплачивает счет у конторки портье и выходит из отеля. День ветреный, пасмурный. Нежелание возвращаться заставляет его свернуть с длинного подъездного пути; к тому же порывы ветра толкают его в другом направлении. Обогнув отель, Toy бродит по лужайкам, ощупывая в кармане последние полукроны и остатки мелочи. Проходя мимо прямоугольного пруда с кувшинками, он швыряет монеты в воду. Дорожка ведет через заросли рододендрона к воротам. Toy выходит на вересковую пустошь.

Вересковая пустошь полого простирается к хребту между двумя скалистыми холмами. Тропинки туда нет: порой ноги Toy с хлюпаньем погружаются в топкие, поросшие мхом участки. До хребта он добирается часа два-три, а потом делает передышку у беспорядочной груды камней с подветренной стороны. Дальше пустошь наклонно опускается к океану, но обширный бугор загораживает берег. Перед глазами Toy суша вдается в серый водный простор узкими полосами: кое-где видны поля, дальше скалистые участки переходят в горы. Одна из вершин, вероятно, Бен-Руа. На поверхности камня поблизости Toy замечает вырезанную надпись:

На этой дорожке 28 августа 1902 года завтракал после охоты на дичь король Эдуард.

Надпись почему-то вызывает у Toy приступ смеха: он долго смеется, хотя ему и не очень весело. Он принимает еще одну таблетку, от которой ему становится лучше, но не намного, и остальные таблетки он выбрасывает. Ветер повеял холодом. Выпрямившись, Toy рассеянно смотрит на компас. Стрелка указывает к подножию холма.

Шагнув немного вперед. Toy видит перед собой площадку, которая справа, слева и спереди обрывается, переходя в склон. Это как будто мыс, но попутный ветер, наклон почвы и инстинкт побуждают его не сворачивать. Он оказывается на краю мыса, среди покатых участков, поросших вереском, и беспорядочно нагроможденных каменных обломков. Поначалу спускаться не слишком трудно, затем приходится исхитряться, пробираясь дальше по вымоинам между осыпающимися камнями. В конце концов Toy падает и лежит под валунами среди сохлого папоротника-орляка с мыслью: «Мне больно и плохо». На ноге кровоточит глубокая царапина, ноет плечо. Тело покрыто липким потом, сердце глухо стучит в груди. Мне нужно вымыться, думает Toy. Он сбрасывает с плеч рюкзак, стаскивает пальто, куртку, вязаный жилет; теперь, чувствуя холод, он шагает вниз по прибрежному скату, усеянному крупной галькой, похожей на каменные яйца или картофелины. Камни разъезжаются под ногами Toy, он неуклюже ступает по ним.

Первая волна ощущается слабо, но дно понижается круто, и вторая, накатившаяся внезапной громадой, ударяет Toy в грудь, сшибает, затопив целиком, с ног и отшвыривает назад на мелководье, на скользкие голыши. Toy поднимается на ноги, отфыркиваясь; намокшая рубашка неприятно прилипает к коже. Гневно хохоча, Toy стягивает ее с себя и идет навстречу морю, выкрикнув: «Нет, ты от меня не отделаешься!» Он кидается головой в набегающие волны, с усилием разводя их руками, но чувствует, как, выпрямляясь, поднимается над поверхностью выше и выше. Ногами Toy упирается в затопленную гряду: по пояс в воде, он добирается до обрыва и делает шаг вперед — в текучую стихию. Он ныряет и выныривает, барахтаясь в жгучей соли, единственно стараясь избавиться от необходимости дышать. Мозг заполняет гулкое буханье, в панике Toy открывает глаза и сквозь жгучую соль видит зеленое мерцание. И когда наконец, судорожно хватаясь, словно ногтями, соскальзывающими с уступа, за последние остатки воздуха, покидающие легкие, Toy поневоле приходится сделать вдох, внутрь его вливается — нет, не боль, а всеуничтожающее блаженство.