Лагерь на озере чикомасов - [2]

Вчера я показал табель отцу – всё пятёрки, только по рисованию тройка.

– Ты что же, рисование и за предмет не считаешь? – спросил отец.

– Считаю, – уткнувшись взглядом в пол, ответил я.

– Почему же в таком случае только по рисованию учишься плохо?

– Я же не Суриков…

– А Брызгалов, хочешь ты сказать?

– Но ведь рисования у нас больше не будет. Дальше пойдёт черчение…

Я не мог закончить шестой класс на пятёрки, как обещал отцу. Хотя и старался изо всех сил – и преподавателя-то на уроках рисования слушал внимательно, и домашние задания специально для себя просил, – а больше чем на тройку выжать не мог!

– Ну, ладно, – улыбнулся отец. – Каждому художником быть, что ли?

Он сказал, что всё равно я добился больших успехов.

– На Дон-то ещё не раздумал ехать? Завтра же пошлю сестре телеграмму.

Так получилось, что наконец-то я мог поехать на Дон. И один!

Вечером родители провожали меня на вокзал. Я бежал впереди с удочками и рюкзаком. Любишь кататься, люби и саночки возить…

Когда мы подходили к автобусной остановке, я увидел на балконе большого дома Любу и Ленку.

– Ваня, ты куда? – изумлённо крикнула Ленка.

– До свидания! На Дон!

– Привези мне сазана!

– Только большого… – захохотала Люба. – Как поднос!

А Сергей мой до того расстроился, что не захотел даже идти меня провожать. Но потом, когда мы были уже на вокзале, вынырнул откуда-то из толпы, подхватил мой рюкзак.

– Прощай, брат, – угрюмо сказал Серёга, снял кепку и вытащил из неё два самых «уловистых» крючка. – Возьми. Пригодятся.

С УРАЛА НА БЕРЕГА ДОНА

Меня усадили в поезд. Мама поручила одному мужчине присматривать за мной и – прощай Свердловск!

Я долго махал родителям в окно. Потом они исчезли за поворотом, а поезд, разбираясь в стрелках, пошёл быстрее и быстрее, оставляя позади белые и красные здания. Скоро он вырвался на простор, и понеслись мимо телеграфные столбы, побежали, то спускаясь, то поднимаясь, провода. Когда-то я думал, что письма бегут по проводам, прицепившись к ним одним уголком.

А потом увидел однажды, как на станции отец опустил письмо в почтовый вагон, и очень этому удивился…

И вот пошли передо мной родные уральские пейзажи. Слева долго тянулся Верх-Исетский пруд, на котором мы рыбачили зимой, потом блеснуло огромное Чусовское водохранилище, умчался в сторону редкий сосновый лесок, вроде того, по которому мы с папой пробирались к речке Ревде. Ого, да это и в самом деле Ревда течёт, извиваясь меж лесами и зелёными полянками! Вон тёмный ольховый куст на подмытом берегу, где стояла когда-то наша палатка и где я ещё чуть не сжёг на костре свои ботинки.

Потеха! Помню, отец говорил мне, чтобы я убрал от огня ботинки. А мне хотелось их высушить – они же были совсем мокрые! Скоро мы уснули. А ботинки пересохли. Твёрдые, как деревянные, они к утру так задрали носы, что надеть их не было никакой возможности. Пришлось мне босиком возвращаться в Свердловск.

Поезд мчался и мчался, колеса выстукивали: «тирли-тук-тук, тирли-тук-тук»… Мне казалось, они выговаривают: «а я в Рос-тов, а я в Рос-тов».

Интересно, почему же птицы не боятся идущего поезда? Сидят на телеграфных проводах, и никакого внимания! Я узнал серую мухоловку и сорокопута. Они только прикидывались, что ничего не замечают, а на самом деле видели всё и срывались с проводов, чтобы схватить мушку или жучка, и снова усаживались на проволоку.

А что делают сороки? Качаются, качаются на проводах, а хвост-то перетягивает их назад, то, поднятый вверх, толкает вперед, и они, часто махая крыльями, неуклюже улетают на деревья.

– Скажите, что это за птица? – спросил я у своего соседа по купе. – Вон та, что летит рядом с нашим вагоном… Никак не хочет отстать от поезда!

Вениамин Георгиевич – так звали дяденьку, которому мама поручила наблюдать за мной в дороге, – уже переоделся в полосатую пижаму. Он укладывал костюм, но сразу оставил чемодан и подошёл к окну.

– А-а… Это пустельга…

И Вениамин Георгиевич начал рассказывать о пустельге. Живёт она в рощах и приносит большую пользу полям, так как охотится на жуков, саранчу и кузнечиков, а больше всего на мышей.

– Откуда вы всё это знаете? – удивился я.

– Э, милый, да как же не знать, если птицы – моя профессия! Я орнитолог, изучаю пернатых.

– И вы любую птицу знаете?

– В наших краях почти любую.

На следующее утро я встал чуть свет. Пассажиры ещё спали, а я уж сидел перед окном и любовался новыми для меня видами. Мимо пробегали выстроившиеся в один ряд сёла. Домики были такие же, как на Урале, только крыши большей частью устланы камышом.

Проснулся Вениамин Георгиевич. Живо поднялся, заправил постель, умылся и стоял перед зеркалом, причёсывая русую бородку.

По ходу поезда летела птица и вдруг остановилась в воздухе и, мелко-мелко трепеща крыльями, что-то стала высматривать на земле. Потом бросилась отвесно вниз и когда снова взмыла вверх, то держала в клюве добычу.

– Скажите, кто это? – спросил я Вениамина Георгиевича, указав на птицу.

– Кобчик. Самый маленький из соколов, житель степей. Кажется, мы въезжаем в степную зону…

Солнце било прямо в окно, в купе стало жарко. Мы попытались отодвинуть стекло, но на нас дунуло таким горячим ветром с песком, что пришлось окно снова закрыть.