Ладья Харона - [5]

На каждом хуторе была своя национальная гвардия, вооруженная до зубов, даже если таковые отсутствовали. И своя АЭС, замаскированная под туалет, которую президент грозился взорвать, если мировое сообщество не отвалит ему немедленно и безвозмездно миллиард на реставрацию капитализма в пределах данного хутора. Потом что–то случилось в природе. Какой–то временной скачок или срыв… ВХС провалилась куда–то. У нее оказались новая история и, разумеется, новый лидер. Диктатор с экзотическим именем Дззы, хотя в реальности его многие сомневаются. Может быть, это был лить кратковременный фантом Замышляева, переживавшего творческий кризис. Города, улицы были в очередной раз переименованы. Была объявлена амнистия узникам Матросской Тишины, заветного местечка, где можно было без конца проигрывать, конечно, мысленно, не- удавшийся переворот, призванный спасти страну, а также узникам совести: Нине Андреевой, Анатолию Собчаку и пр. посмертно. Так как они не могли молчать. Один Болванск остался Болванском. Он при всех режимах оставался собой. Обыкновенно режим менялся прежде, чем его руки доходили до града на реке Болве… Когда это произошло? В то засушливое лето, когда болванские туристы сперли в Париже Эйфелеву башню, чтобы прохлаждаться в ее тени у себя на родине? Нет, чуточку позже. Кажется, до великого переселения народов. Или после него… Да, возле Супонева забил мощный вулкан. Извергался сивухой, которая по качеству не уступала той, что производилась в деревне Шарово. Без всяких призывов граждане Содомии ринулись осваивать Нечерноземье…

Между тем прохожий, видя, что Замышляев не уступает ему дорогу, расценил это как верность прежним принципам и ядовито поинтересовался, переходя на вы:

— А знаете, как он кончил?

— Кто?

— Ну ваш генсек Порча…

— А откуда вам это известно?

— Только что видел его. Знаете приемный пункт у Торгового центра? Там еще алкаши приемщицу окрестили королевой стеклотары… Припер сдавать здоровенный рюкзак бутылок от шампанского, выпитого им в бытность президентом. Ему диктатор Дззы запретил публичные выступления, вот он и…

Замышляева возмутила эта наглая ложь, и он повернулся уходить. Но прохожий напомнил ему, что он собирался выслушать, как кончил генсек…

Порчу узнали алкаши, сдававшие бутылки из–под водки, позавидовали, низкие души, что за бутылки от шампанского он получит гораздо больше их, и на этой почве у них разгорелся идейный спор, правильную ли политику проводил Порча, будучи президентом. Пришли к выводу: неправильную, если в выгоде опять же оказался он. Порча не вступал в спор, так как всегда был за мирное сосуществование: кто–то сосет водку, кто–то шампанское… Но алкаши решили поступить по–божески. Потребовали часть бутылок от шампанского себе, дабы в мире восторжествовала гармония. Порча пустился наутек. Эх, слышал бы Замышляев, как звенели бутылки! Такой музыки не слыхал даже Содом… Улизнул бы Порча. Не в таких переделках бывал. Но подвел его CJ1H. Стремясь оторваться от преследователей, а главное — спасти бутылки, на которые вся надежда после его правления, он влетел в какой–то подвальчик. Ну, один из тех, которые арендует прежде правящая партия, ушедшая ныне в глухое подполье. На стенах портреты классиков марксизма, всех генсеков, окромя его, плакаты, лозунги, цитаты. Может быть, Порча прослезился бы от умиления, ведь столько лет дурил трудящихся верностью идеалам социализма, но темень в подвальчике. Вот он зажег спичку, чтобы не споткнуться. Почуяло сердце, что под ногами тут монументы Первого вождя, свезенные со всех континентов, когда его учение потерпело крах. А локтем что–то ненароком задел. Упало что–то со стены со странным шорохом. Выронил спичку Порча, и вспыхнула огромная карта Империи, напоследок обняв своим пламенем бывшего своего президента…

Наконец Замышляеву удалось избавиться от навязчивого рассказчика. Ни одному его слову он не поверил. Не такой человек Порча, чтобы сгореть с Империей… Рано или поздно вынырнет на поверхность, не здесь, так на другой планете, где понадобится опыт перестройки. Да и Гоморрия… Сколько добра для нее сделал, будучи президентом Содомии… Из шкуры лез, шкурой рисковал, величайшим шкурником прослыл… А все ради нее — Гоморрии. Разве не примет с распростертыми объятьями своего национального героя? Да ему цены нет!

Ботинки Замышляева захлестывала Нева. На коленях всхлипывала, вспоминая что–то страшное, подобранная где–то беспризорная гитара. Отрешенно глядя перед собой, он пел. Пел, не замечая, что огонь лизал уже край гитары, а струны перевил дымок. Слова были глупые, жалостливые, но выручала, как всегда у него в стихах, интонация. Многие пииты бесполезно исписывают толстенные тома, гоняются за яркими образами, так и не додумываясь, что главное в поэзии — интонация. Нет ее — ты не поэт, а член Союза писателей.

Мчались мимо люди, прогрохотал танк в такой опасной близости, что, казалось, раздавит поющего, но нет, он даже не шевельнулся. А песня выжила. Правда, к ней никто не прислушивался. Но выпала из безликой, слепой и глухой толпы голая девочка с флейтой. Остановилась. Прислушалась. Личико ее прояснилось. Огонь застлал лицо поющего — вспыхнула гитара. Он смахнул пламя в реку. Плыла горящая музыка по Неве, пока не пропала с глаз. Стала отчетливей беспомощность слов: