«Наш Ладушкин — человек будущего, — говорил на собраниях председатель месткома автоколонны товарищ Потапов. — Гармоническая личность: умеет и баранку крутить, и перо в руках держать. К тому же писатель он уникальный: не многотомный, а многотонный — работает на пятидесятитонке. Норму выполняет, в выходной не слоняется по пивнушкам, не забивает „козла“, а пишет. Берите с Ладушкина пример».
Он понимал, что ему далеко до гармонической личности, однако льстило, когда называли его уникальным, но бросало в краску от «писателя». В представлении Ладушкина писателем был не тот, кто умел писать — сейчас, при всеобщей грамотности, многие владеют искусством бумагомарания. Писатель, рассуждал Ладушкин, это Учитель. Как Толстой. Или Чехов. Ну, а какой из него, Ладушкина, учитель, если сам еще не доучился, долго выбирая, куда поступать, в гуманитарный или технический. Тяга была и к тому, и к другому, и лишь недавно стал наконец заочником пединститута. Никакого отношения к школе он, конечно, не имел, да и не мечтал иметь. Приняли его на филфак лишь из уважения к газетным публикациям, отчего он испытывал смущение, так как догадывался, что институт готовит школьных учителей, а не учителей человечества.
Ладушкин знал, что в нем течет дремучая кровь его пращуров, которые в минувшем столетии и много веков назад были безграмотными, невежественными, и еще не одному поколению до и после него надо насыщать эту кровь кислородом истинной культуры и знания. Поэтому на занятиях литобъединения часто вспоминал о том, что в некоторых странах пишущих людей именуют культурными операторами и лишь единицам присваивают высокое звание писателя. Литератор, беллетрист — такие термины его устраивали, при них он не чувствовал себя выскочкой, самозванцем.
Через три года Ладушкин слез с БелАЗа, так как стало портиться зрение, и ушел на завод, но рассказы писать не бросил, их с охотой печатала не только заводская многотиражка, но и городская газета. Заболев сочинительством, он пришел к странной мысли, что семья в данном случае будет помехой. Поэтому и жил на другом конце города — далеко от женщины с длинными глазами и лопоухого мальчика, исправно отдавая им две трети зарплаты.
Незадолго до своего тридцатилетия Ладушкин заметил необыкновенно быстрый рост соседских детей. Вроде бы вчера агукали в колясках, а сегодня гоняют на велосипедах, играют в футбол. Тревожили и встречи с бывшими одноклассницами. Годы корежили их, и некогда стройные девочки превращались в эдаких рыхлых пампушек, хотя изменения эти не влияли на их самочувствие людей, довольных жизнью: как сговорившись, каждая хвасталась своими детьми или одним, заласканным дитяткой, и было понятно, что именно дети-то и лепят из прекрасных девушек добродушных толстушек.
«Эдак не успеешь оглянуться, как внутренние часы и вовсе испортятся из-за возрастного торможения процессов обмена. Что все-таки происходит со временем? — философски спрашивал себя Ладушкин, отхлебывая чай из поллитровой чашки, разрисованной хвостами жар-птиц. — Земля быстрее завертелась или, может, проходит сквозь какую-нибудь „черную дыру“, и время превращается в пространство, а пространство во время? Что творит с человеком Кронос, это чудовище с головой быка, туловищем льва и ликом бога?»
Недавно встретил соседскую девчонку Ольку и обомлел, увидев, как неожиданно округлились, стали совсем девичьими ее линии. Поинтересовался:
— Ты в восьмой перешла?
Она косо глянула на него и, сбегая по ступенькам, обронила: — Я, дяденька Андрей, на втором курсе института.
Это был гол в его ворота. Да ведь еще позавчера мать вела Ольку в первый класс и в руках ее пылали звезды георгин, а на голове воздушно колыхался белый бант.
С грустью и недоумением думал Ладушкин о том, как это люди могут жить спокойно, ощущая, что время просеивается не песком даже, а водой сквозь пальцы. Почему никто не кричит «SOS!», не бьет в колокола, не собирается для обсуждения этой самой насущной проблемы на Земле за круглым международным столом?
И тут раздался телефонный звонок.
— Привет, это я, Галисветов, — сказал тоненький голосок. — С днем рождения!
— Сам вспомнил или мама подсказала? Только честно!
— Мама.
— Спасибо за откровенность.
— Волнуется, что долго не приходишь. Не заболел ли?
— Замотался, дружок. Я тебе занимательную физику раздобыл. Правда, для седьмых-восьмых классов. Но ты поймешь.
— Спасибо. Радио слушаешь?
— Нет, а что?
— Включи.
Ладушкин подскочил к динамику и крутанул ручку.
— …из глубин космоса, — чеканил торжественно-строгий голос, — и, обогнув Солнце, примерно через полгода пересечет орбиту Земли. Не исключено столкновение. Последствия непредсказуемы. В лучшем случае будет уничтожена площадь, равная выжженной тунгусским метеоритом. Но есть и более серьезная угроза: возможность сдвига Земли с орбиты и в связи с этим смещение полюсов. На днях состоится срочный симпозиум ученых развитых стран, на котором будет обсужден вопрос, как предотвратить возможное столкновение кометы с Землей. Международная ассоциация астрономов дала нежданной гостье из космоса женское имя Виолетта.
— Вот и все, вот и крышка, — выдавил Ладушкин. Руки судорожно сжались в кулаки. — Сволочь ты, Кронос, гадина, — проникновенно сказал он. — Хочешь сожрать своих детей всех сразу, залпом, да? Зараза.
