Ладан и слёзы - [15]

— А если он не здесь, то где же?

— На небе, конечно, — не колеблясь ответила Вера. «На небе», — повторил я про себя. Как просто: если бог не в церкви, значит, он на небе. Церковь — его повседневное жилище, а небо — загородная резиденция, вилла.

Я задрал голову и поглядел на небо, видневшееся сквозь дыру в церковной кровле. Там, в вышине, плыло крошечное ватное облачко, и я подумал, что, должно быть, это и есть господь бог, он прилетел посмотреть, что мы будем делать в его разрушенной обители. Облачко было похоже на дымок, что оставляет после выстрела зенитка, только чуть белее. Что ж, вполне возможно, это и есть бог. Мы-то ведь не причинили церкви никакого вреда, напротив, мы возмущены разрушениями, увиденными здесь, и, уж во всяком случае, не питаем никаких дружеских чувств к немцам, которые совершили это варварство. Счастье еще, что у бога, кроме церкви, есть вилла, куда бомбам не долететь.

— Как ты думаешь, немцы, сотворившие все это, попадут в ад?

— Наверное, — сказала Вера.

— А те, что убили мою маму и моего папу, тоже?

— И они, — подтвердила она.

Мне еще хотелось спросить ее, почему наш любимый боженька, такой всесильный, не даровал жизнь маме и папе, но я спохватился: дурацкий вопрос, такой же нелепый, как и разговор о бомбах.

— Давай уйдем отсюда, — снова попросил я. При виде огромной кучи мусора мне вдруг стало не по себе.

Вера окинула меня каким-то странным взглядом, и мне показалось, что самой-то ей хочется остаться здесь подольше. И вдруг она всхлипнула. Я не понимал, что такого я сказал. Просто предложил уйти, и только.

— Почему ты плачешь? — испуганно спросил я. Вера не ответила. И горько заплакала, как ревут все девчонки: тихонько, жалобно и протяжно подвывая — похоже на овечье блеяние.

— Вера! — в отчаянии крикнул я. — Почему ты плачешь?

Обхватив мою голову руками, она поцеловала меня.

— Ах, Валдо, мальчик мой милый! — Она всхлипнула, а потом добавила: — Сама не знаю почему. Я вдруг почувствовала себя такой несчастной.

Я увидел в ее карих глазах две темные, совсем крошечные миндалинки. И больше ничего. Когда она сказала: «Валдо, мальчик мой милый…», я почувствовал, что ужасно ее люблю. А когда Вера меня поцеловала, она как бы и в самом деле стала мне сестрой. Сестрой, которая старше меня и гораздо больше меня знает, которая во всем разбирается и относится ко мне с нежностью, а потому и более, чем кто-либо другой, имеет право на мою привязанность. Я тоже всегда буду ее любить, теперь я уже нисколько не сомневался, что непременно женюсь на Вере — потом, когда мы поселимся в дюнах, у самого моря.

За деревней дорога стала подыматься в гору. Мы шагали прямо в небо, к белому облачку, на котором, я в это верил, находился наш боженька. Я все еще не мог понять, почему Вера поцеловала меня и почему так внезапно расплакалась. Я все думал и думал об этом и наконец пришел к выводу, что плакала она из-за разоренной церкви. Подробно расспрашивать я не посмел, сама же она об этом ничего не говорила и держалась так, словно ничего не произошло.

Дорога опять пошла под уклон, мы соскользнули с неба на землю, и тут я почувствовал, до чего устал. Мне хотелось лечь в траву у дороги и лежать так, не вставая, глядеть в бездонное голубое небо и размышлять над нескончаемыми вопросами, мучившими меня.

— Ты уже не слышишь канонаду? — спросил я. Вера прислушалась:

— Нет, вроде ничего не слышно.

Что ж, хороший признак, значит, мы обогнали немцев. Меж тем я не спускал глаз с уходившего вдаль горизонта, надеясь увидеть наконец дюны. Но дюны не появлялись. Впереди были только наклонившиеся в одну сторону деревья да еще редкие, разбросанные по плоской равнине дома, время от времени выступавшие на передний план, а вот дюны обнаружить никак не удавалось. У меня тоскливо заныло сердце — я подумал, что мы сбились с пути.

— Мы правильно идем? — спросил я. Но Вера, как всегда, сказала:

— Об этом не беспокойся.

Сама она долго не раздумывала. И никогда никого не спрашивала, куда нам идти, ее единственным подспорьем были странные, удивительные дорожные указатели: положение солнца на небе, а чаще всего — окружающий нас ландшафт. Однажды мы увидели в вышине самолеты, крошечные серебристые черточки, которые медленно плыли по голубизне. Но скоро мы потеряли их из виду, к моей величайшей радости — я еще не забыл о том, что случилось у лесистого склона и во что потом превратилась соседняя деревня.

После небольшой паузы Вера вдруг без всякого вступления спросила:

— Ты когда-нибудь бывал в монастыре? Ее вопрос ошеломил меня.

— А мы что, в монастырь идем?

— Нет, — ответила она. — Когда я буду взрослой, я уйду в монастырь. Надолго… навсегда… Стану монашенкой. Ну разве это не прекрасно, Валдо?

Я остановился как вкопанный. Как она могла сказать такое! Неужто забыла, что еще вчера морочила мне голову своими россказнями о домике в дюнах?

Я был возмущен до глубины души. Ну как простить такое предательство, такое бессовестное нарушение торжественного обещания?!

— Я-то думал, что мы построим себе в дюнах домик и будем жить там до самой смерти.

Она быстро-быстро заморгала и от удивления даже рот раскрыла — как вчера, когда мы с ней встретились на площади.