Лабиринты времени - [40]

– А приписку – «литератор» – вы не увидали?

– Второпях не обратила внимания. Да мне это не важно. Я только читаю стихи и иду дальше.

– Всё же снимите калоши!

Папер повела из стороны в сторону острым носиком:

– У вас в комнате слякотнее, чем на улице.

– Это всё ваша вина, Коля, – засопел Василий Васильевич, но спохватился: – Читайте же! Моим юным друзьям не терпится услышать вас!

Розанов заткнул второе ухо и приготовился наблюдать.

Папер открыла тетрадку. Тонкие бледные губы пришли в движение. Боря весь затрясся, точь-в-точь паровой котёл в последнюю до взрыва минуту. Вольский, судя по дёрганью кадыка, гоготал, размашисто аплодируя. Тиняков как будто подавил порыв засмеяться.

Василий Васильевич осторожно вынул пробку из уха.

– А вот ещё выслушайте двустишие: я знаю, что в сумраке трепетном ночи меня ожидают внемирные очи. Конец.

– Отменно! – пробасил Вольский и застучал одной ладонью о другую.

– Всё хорошо, но есть длинноты, – заметил Василий Васильевич.

– А вы что скажете, Александр Иванович? – стал подначивать Боря.

– Стыдно хвалить то, чего не имеешь права ругать, – осторожно выговорил Тиняков.

– Почему не имеете? Только потому, что я – женщина? – возмутилась Папер. – Обругайте меня сейчас же!

– Нет, не поэтому, – потупился Тиняков и замолчал надолго.

Розанов лукаво прищурился:

– А вы Мережковских проведайте.

– Они стихи любят, – с готовностью поддержал Боря. – Как-то при мне Гумми им читал своё. Слушали да нахваливали, – поэт захихикал в кулачок.

– Мне похвалы не нужны. К тому же я была там. Как бы я их на «мыслете» обошла!

– И что у них нынче? – с острым интересом спросил писатель.

– Полы не метены.

– Так и думал! – обронил Василий Васильевич.

– У вас грязнее, – напомнила Папер.

Розанов принял отсутствующий вид.

– M-me Мережковская к вам, помнится, направила, – добавила поэтка.

– Ах, чёртова Гиппиусиха, – пробормотал Розанов и грозно воззрился на гостью: – Вот откуда вы взялись!

– Я же объяснила: следую по алфавиту. В порядке очереди явилась к вам. Вот ещё: у меня и гражданская лирика имеется, – пискнула поэтка, но тут в передней загремел чемоданом Вольский.

Чёрный деревянный короб распался на петлях надвое посреди кабинета.

– …в трёх шикарных чемоданах выслал трупы в Ватикан, – вдруг забубнил Боря.

– Да-да, Боринька без царя в голове, – брезгливо сказал Розанов. – Триста раз говорил вам: бросьте вы это виршеплётство! Александр Иваныч, продолжим…

Тиняков нагнулся, чтобы достать со дна чемодана заместительный билет. Лицо его приобрело глумливое выражение, он хотел что-то сказать, но запнулся, оглянувшись на девушку. Выдавил, почти обыкновенным голосом и как будто не совсем то, что собирался:

– Просто уточки-голубки, ничего для вас не жаль…

– Какие уточки? – озадаченно произнесла Папер. – Я не пойму ваших стихов. Бедный! Вы плохо выглядите и заговариваетесь!

– Хватит! – процедил Вольский, отбирая и пряча билет. – Не при даме!

Тиняков неожиданно легко согласился.

– Как заполним чемодан?

– Давайте Колю уложим, – прыснул в кулак Бугаев.

– Кто у нас гимнастического склада? Пусть тот и лезет, – буркнул Вольский.

– А я не против, – пропел Боря. – Мне в чемоданах очень даже нравится. Уютно. Будто сильные крылья тебя обнимают.

С самой тоненькой книжечкой, какая только нашлась на полке, Василий Васильевич просеменил к чемодану и, держась за поясницу, опустил в деревянное нутро. Мужчины бросились помогать ему. Стопки «Людей лунного света», «Религии и культуры», «Сумерек просвещения» и «Тёмного лика», припасённых для раздаривания, а вероятнее – продажи автографированных экземпляров поклонникам, усыщали голодный зев чемодана.

– Стало быть, Коля, вы приводили в квартиру горничных, – улучив минуту, яростно заплевал в ухо меньшевику, тем не менее сохраняя улыбку на лице, Розанов. – Очень рассеянных горничных.

– Не было ничего подобного, – смутился меньшевик. – Я позже вам всё объясню.

– Уж вы постарайтесь, – сладенько улыбнулся Василий Васильевич.

– Я пойду, пожалуй, – пискнула Мария Папер, когда ей надоела суета вокруг чемодана.

Розанов воззрился на неё:

– Вы нам ещё очень нужны.

Писатель накрыл адресным фолиантом уже загруженные в чемодан издания. Подумав, взял с рабочего стола огромную книгу в изукрашенном переплёте и водрузил сверху. Вольский прочитал: «Талмудъ. Мишна и Тосефта».

Щёлкнули замки.

– Александр Иванович, попытайтесь поднять чемодан, – приказал Розанов.

– Тяжё-ёл, собака! – застонал от натуги Тиняков.

– А теперь давайте взвесим его. Коля, доставьте сюда лабазника с измерительным прибором из лавки ниже по улице.

Помедлив пару секунд, меньшевик вышел.

– Как вы представляете себе тело в чемодане? – говорил Василий Васильевич в предвкушении весов. – Во что ни заверни, а… простите, запах наружу просочится. Карамышевы со своими пожитками у вас месяц ведь гостили?

– Исправник говорил: чемодан заправили селитрой, – защищался Тиняков.

– Чепуха, – фыркнул Розанов. – Вы слыхали, как пахнет тухлая кровь? Я – слыхал, когда посещал бойню.

В наступившем молчании Боря Бугаев насторожился:

– Слышите?… Будто в тишине пульсирует слово: «мемасик».

– Опять вы, Боря, со своими гадостями! – разъярился Розанов. – Замолчите!..