Лабиринты времени - [41]

Лабазник вкатил весы, морща складками ковёр. Чемодан взгромоздили на платформу совместными усилиями. Лабазник поколдовал с гирями и прогудел:

– Три пуда без шестнадцати фунтов!

Тиняков подправил мелкие золотниковые гирьки не утратившей купеческого навыка рукой:

– Обвесить норовишь!

– Это я по привычке! – буркнул лабазник.

– Я лучше собственной гирькой, – сказал проклятый поэт. – Гирьку до сих пор ношу с собой. Почему? Удобно ею неприятных господ по хребтине перетягивать.

– Мнится мне парочка пройдох, распиливающих гирю, – протянул Боря. – Надо занести в тетрадь, может и сгодится на что-то.

Когда лабазник укатил свои весы, Василий Васильевич отдал распоряжение экономке:

– Домна Васильевна, больше, пожалуйста, не покупайте у Фрола муку.

Помолчав с полминуты, писатель продолжил рассуждения:

– Не может ведь взрослый мужчина весить сорок кило? А вы и этот вес едва оторвали от земли. Не было в чемодане трупа.

– Они могли облегчить груз, спустив убитому кровь, – глухо сказал Тиняков.

– Вот об этом впредь прошу даже не заикаться! – строго сказал писатель. – Исключено: Карамышевы, чай не Винаверы какие-то или, прости Господи, Нимвроды…

– Да как же так, – совсем растерялся Тиняков. – Это… Наверное, ослаб! Мне сам полицеймейстер сказал… В кабинете усадил рядом, очень сочувствовал. Чаем отпаивал.

– Вареньица не предложил? – захихикал Розанов. – А как, по-вашему, полицейское начальство должно было с вами обращаться? Отвадили от Зинаиды Карамышевой, приписав ей жестокое убийство. Иначе вы разыскивали бы возлюбленную, под ногами у полиции путаясь. А то, чего доброго, нашли бы беглецов…

– А что же тогда лежало в чемодане, коли не труп?

– На сокровище тоже не похоже. Сокровища – они тяжёлые…

Розанов задумался на мгновение. Живые его глазки метнулись к нагруженному чемодану.

– А вот то же, чем мы рундук Николая Владиславовича загрузили, – сказал он с улыбкой.

– Бумага?

– Вряд ли прокламации, грош им цена. Да и зачем бы за Карамышевыми стали так гоняться? Полицейские прокламаций, что ли, не видали? Не-е-ет, там были документы, и какие-то фатально опасные.

– Чиста!.. – воскликнул, сверкнув глазами, проклятый поэт. Лицо его приняло победительное выражение. – Я верил, упорствовал: Зина не способна на душегубство!

– Э-э-э, нет, тут дело фантастическое, страшное. Чую покушение на основы российской государственности! А вы-то ещё чаете воссоединения с возлюбленной? Сразу согласились со мной насчёт чемодана. Ха-ха.

– Я в вашем кабинете полчаса, а вы уже сдвинули дело с мёртвой точки!.. – восхищённо, будто не слыша писателя, сказал Тиняков. Но сейчас же покосился на Папер и сник.

– Я пойду, – пискнула поэтка, вытягивая из чемодана свой путеводитель.

– Да погодите же вы! Что с вами, Александр Иванович?

Тиняков отвечал отрывисто:

– Так, глупости. Показалось. И говорить не стоит.

– Нет уж, поведайте. Да не стесняйтесь! Мы в уголок отойдём, и вы мне на ушко…

– Право слово, не нужно. Мне ли, проклятому поэту, признаваться в слабости. – Всё же Тиняков наклонился к Василию Васильевичу: – В облике поэтки разглядел милые черты Зины Карамышевой.

– Так может это… Может, надобно… – Розанов метнул через плечо взгляд на гостью и стал сжимать и разжимать перед собой кулачки.

– Что вы! – замахал руками Тиняков. – Поэтка не Зина Карамышева. Тут не более чем отдалённое и случайное сходство. Забудьте! Забудьте!

– Нет-нет, обождите, – писатель обернулся к гостье: – У вас, Мария Яковлевна, имеются сёстры?

– Я одна в целом свете, – пискнула Папер и стиснула ручками свой бланк-нот. – «Я много томилась, я долгие лета…»

– Может быть, двоюродные, троюродные? – перебил Василий Васильевич.

– Никого. «…не знала простора для вольной души».

– Так. Так, – Розанов задумался. – А дядья либо тётки у вас есть?

– Действительно, у папеньки была сестра, Мария, – смутилась Папер.

Розанов насторожился:

– Что сталось с вашей омонимичной тёткой?

– Ушла из семьи ещё до моего рождения. Я никогда её не видела.

– Вам известно, что она такое?

– У нас в семье не скрывали, что она – революционерка. Пробыла недолго на каторге, а освободившись, порвала с политикой, уехала в провинцию и затерялась там.

– Омонимичная тётка могла родить дочь, – медленно сказал Василий Васильевич. – Вот что, мы отыщем вашу, Мария Яковлевна, кузину!

* * *

По адресу Подольская, 17 Мария Папер идти категорически отказывалась.

– То есть вы хотите сказать, что до сих пор не навестили собственного батюшку, не прочли ему стихов?

Девушка отвернулась.

– Наверное, оставил вас с матерью, – участливо предположил Розанов.

– Мой отец – крайне безнравственный человек! – вспыхнула поэтка. – Он ушёл с цыганами и промотал всё своё состояние. Он настолько испорчен, что сумел промотать даже казну табора! Цыгане откочевали на заре, оставив его, спящего, посреди лужайки и даже не вытащили из-под него коврик. Опасайтесь его!

– Вам, Боря, не впервой менять личину, – сказал писатель. – Отправляйтесь с Александром Иванычем к батюшке поэтки. Разузнайте у Якова Львовича насчёт сестры-революционерки и племянницы.

– А вы чем займётесь, Василий Васильевич? – уважительно поинтересовался Тиняков.