Лабиринты времени - [38]

– Нет, не позволю, – отрезал Вольский. – Придётся вам собственноручно свои поверхности протирать. Да и Варвара Дмитриевна рассердится, коли посторонняя женщина на них посягнёт.

– Отчего Вареньке сердиться? – удивился Розанов. – Радоваться станет.

– А вы спросите её, рассердится или как.

– Зачем Варю беспокоить, пусть отдыхает, – махнул рукой писатель.

Василий Васильевич усердно склонялся над стойкой окисью и, как будто забыв обо всём, начал напевать:

– «Я еду пьяная и очень бледная…» Тьфу, экая пакость прилипла. Денег я вам не дам, – он вдруг поднял глаза на Вольского. – Пора вам уже отвыкнуть от социалистического легкомыслия в обращении с чужими капиталами.

* * *

Боря Бугаев спешил по своим поэтическим делам, когда идущий навстречу субъект в опорках и рединготе столкнул его с тротуара.

– Что вы всё время ходите? – завопил Боря вслед. – Который раз толкаете!

Субъект остановился и со злостью ответил:

– Хожу не чаще других! Витать во облацех должен? Вас, такого хилого, все задевают, а отвечай – я один? – Казалось, сейчас он начнёт метать искры, но смерив яростным взглядом Борю, он вдруг сунул ему руку: – Тиняков. Проследуем в рюмочную?

Бугаев решил, что в этот раз наблюдение закатов может подождать.

– Хотите, расскажу, как я таким стал? – протянул Тиняков, развалившись на стуле. – Эй, человек, пару чая, калач и штофчик. Болезный уплатит. Я ведь из купеческого сословия, в юные лета слыл послушным и благодарным чадом, уже имел маленькие счётцы в левом кармане и в правом – безмен со специальным, облегчённым на дюжину золотников фунтом, пока однажды…

Следующие пятнадцать минут новый знакомец повествовал. Боря слушал напряжённо, с широко раскрытыми глазами, а когда Тиняков кончил, вскричал:

– Какой ужас! Зачем вы надели сразу галстух и бант?

– Если в своём углу оставлю, жильцы сопрут, – раздражённо пояснил Тиняков. – Да что вы, в самом деле, невпопад!.. О чём только думаете? Я вам драму жизни повествую!..

Боря исправился, воскликнув с той же экзальтацией:

– Как же злодеи уместили убитого в чемодан?

– Измельчили, – оскалился Тиняков. – Представьте, каково мне было. Воспылать любовью, просить руки и сердца, наконец снабдить паспортами, деньгами её и её мнимого брата. А она – убийца законного мужа, сбежавшая с любовником! Известно, превратился я в циника, переселился в Петербург и начал писать стихи. Бывает, у человека нос тонет в лице от звуков свирели пастуха Сифила. А у меня вследствие той историйки душа провалилась. В желудок и ниже. Чего я не скрываю: «Только б водились деньжонки, да не слабел аппетит».

Бугаев задумался на минуту.

– Александр Иванович, заглянем сейчас в гости к моему знакомому. Ваша история будет ему интересна.

– Как же можно: мне – в приличный дом! – смакуя, сказал Тиняков. – Я же всем противен. Да я завсегда честно признаюсь, – Тиняков набрал воздуха и торжественно прочитал: – «Я до конца презираю истину, совесть и честь». В том моё credo. Для вас достаточно гадко? Нет? Сюда ещё гляньте.

Толстяк подставил Боре под нос головку трости со стёклышком, защищавшим пикантную миниатюру a la «triple alliance». Замер, надеясь уловить в собеседнике хотя бы тень отвращения. Однако Бугаев, не меняясь в лице, промолвил:

– Чувствую, вы показываете мне что-то нетипичное, но не пойму что. Однако знаю того, кому сии комбинации покажутся небезынтересными.

Тиняков недоверчиво забормотал:

– Ладно, самому любопытно, что за люди такие, кому не противно.

* * *

Вольский сидел на диване, сложа на груди руки, когда влетели Боря Бугаев и неизвестный господин алкоголической внешности. Наготу Василия Васильевича он отметил вскидыванием брови.

– Барышню, что в передней ожидает, ни в коем случае не впускайте, – предупредил Розанова поэт. – К нам с маменькой в Москве приходила. Замучила!

– Я ещё рыцарь, хоть и без панталон, – выспренно произнёс хозяин кабинета, за неимением меча взмахнув щёточкой. – Как же могу отказать!.. Переговорим с вами, выслушаю и её. Вижу, вам не терпится?…

– Я вам интереснейший характер привёл, изучите! – воскликнул Боря.

– Тиняков! – хрипло представился гость.

– Наслышан. Кажется, банкир? – писатель поднял лицо от монеты и, смерив гостя с головы до ног, задержался взглядом на опорках. – Хотя вряд ли.

– Чин проклятого поэта обязывает иметь карточку, – глухо сказал Тиняков, протягивая прямоугольник толстого картона. Оттиск создавал иллюзию частого гребня с вшами и гнидами, а посаженная на клей белая присыпь усугубляла сходство. Василий Васильевич лишь хмыкнул. Заложил карточку между страниц толстой книги, раскрытой на письменном столе.

– Выслушайте историю Александра Ивановича, – сказал Боря и забился в угол комнаты.

– Что ж, попотчую анекдотом. Вы, верно, собиратель? – развязно произнёс Тиняков. – Ежели понравится, копейку киньте. А то я ещё станцевать умею, только скажите. Так вот… Однажды я увидал на вокзале девушку. Она куда-то ехала с братом, – приступил Тиняков.

Снова он рассказывал про то, как встретил у касс провинциального вокзала брата и сестру Карамышевых, как полюбил девушку с первого взгляда, как хитростью вызнал, куда они взяли билет, и выкупил тот вагон целиком, как бы со скуки познакомился с попутчиками. Как своевольно пригласил их в одно из папашиных имений, три месяца устраивал досуг и развлекал. За четверть часа Тиняков достиг финала: