Лабиринты - [139]

Действительной или возможной была дорога из Кракова.

Мы едем, или могли бы ехать, через густую, как лес, рощу цветущих каштанов, на холме монастырь с необычайно строгим уставом; пятьдесят километров по плодородным землям. У автозаправок очереди машин. Затем длинное здание из красного кирпича, в здании ресторан, перед зданием киоск. Автобусы, люди; экскурсионное настроение. Построенное по регулярному плану поселение, в нем тоже все из красного кирпича, оно напоминает – или могло бы напоминать – рабочий поселок; над въездными воротами чугунная надпись: «Труд освобождает». Поселок был, или мог быть, окружен забором с колючей проволокой, по которой пропускался, или мог пропускаться, ток высокого напряжения, на равных расстояниях друг от друга стоят, или могли бы стоять, вышки охраны. В одинаковых кирпичных строениях и в одинаковых больших залах, которые были, или могли быть, помещениями, где спали, за стеклом – горы очков, обуви, одежды, груды костылей и протезов, один зал сплошь заставлен чемоданами, на них бирки с адресами владельцев, дальше – горы детской обуви; подобную экспозицию мог бы создать Йозеф Бойс. Везде в залах, коридорах, подвалах поспешно проходят – или могли бы проходить – школьные учителя со своими классами и туристы, любопытные и странно торопливые, а перед поселком возле киоска полно детей с мороженым. Потом мы поехали – или могли бы поехать – из Освенцима в Биркенау, в Освенцим II. Длинное здание со смотровой вышкой в центре, через него проходят железнодорожные рельсы. Влево и вправо тянется бесконечный забор из колючей проволоки, по ней тоже пропускался ток, дальше вышки и вышки, крепкие, угрожающего вида остовы, похожие на призраки деревянные конструкции. За распахнутыми воротами железнодорожные пути разделяются. Одна колея поворачивает направо, две другие, параллельные, ведут вглубь территории. Мы въезжаем в боковые ворота, зеленые лужайки, высокая трава, вдалеке лиственный лес, справа несколько бараков, отремонтированные. У какого-то водоема дорога кончается. Мы выходим из машины. Возле водоема веет чем-то жутким. Проходим по узкому мостику. Пересекаем луг и оказываемся на широкой, вымощенной камнем площади с могучим абстрактным монументом, на нем надпись на польском языке, наш спутник переводит. В надписи умалчивается о существе того, что здесь происходило, смягчен и ужас, накатывающий на тебя от развалин по обе стороны площади – развалин газовых камер и крематориев, с подведенными к ним железнодорожными рельсами.

Есть места, где нечего делать искусству. Мы подходим к руинам. Угроза падения. Мы смотрим вниз, там длинная глубокая яма. Возвращаемся по прямой как стрела, длинной дороге к зданию с въездными воротами. Когда памятник остается за спиной, снова наваливается ужас. Справа темные бараки, заборы с колючей проволокой. Слева по бесконечной равнине тоже тянутся ряды колючей проволоки, укрепленной на столбах высотой выше человеческого роста, на каждом столбе проволока входит в белые изоляторы, тянется дальше, к следующему изолятору на следующем столбе. За этим ограждением – целый лес кирпичных призм, они как надгробные стелы, поставленные по обряду незнакомой религии, – печные трубы давно сгнивших бараков. Вдоль рельсов растут цветы. Ландшафт смерти зелен.

Это место не вымышлено моим вымышленным мозгом и не пригрезилось ему, оно не вымышлено и мозгом бога с бородой, и мозгом бога без бороды, который на Ямайке, в постели, одетый в купальный халат, слушает тарахтенье пишущей машинки Габриэля, шум дождя и шорох пальмовых листьев. Это место не моя греза или измышление. Оно немыслимо, а то, что немыслимо, то не может быть, так как не имеет смысла. Кажется, что это место само себя выдумало. Но оно есть. Бессмысленное, как действительность, и непостижимое умом, как она, и не имеющее основания.