Лабиринт Осириса - [124]

Иерусалим

– Вы лжете.

– Мне жаль, если я произвожу такое впечатление.

– Вы знаете, кто эта девушка.

– Увы, нет.

– Знаете, где она.

– Сожалею, но и в этом случае ничем помочь не могу.

– Ривка Клейнберг считала так же, как я, и поэтому позвонила вам за три недели до того, как ее убили.

– Печально, но я не могу припомнить детали нашего разговора.

– Печально, но я вам не верю.

– Скорблю об этом.

– Где девушка?

– Не могу сказать.

– Зачем вы лгали, когда речь шла о вашем алиби?

– Просто забыл упомянуть, что выходил погулять.

– Почему вы сказали, что виновны в убийстве Ривки Клейнберг?

– Я сказал, что виноват в том, что ее убили. Ведь это же я отдал распоряжение, чтобы собор не закрывали до такого позднего часа. Не поступи я подобным образом, с ней бы там не расправились.

– Я вам не верю.

– Вы вольны думать все, что угодно.

– Вы что-то скрываете.

– Вам виднее.

– Вы чего-то боитесь.

– Мы все чего-то боимся, детектив.

– Где девушка?

– Не могу сказать.

– Вы лжете.

– Сожалею, если произвожу такое впечатление.

Бен-Рой от разочарования сжал кулаки. Сорок минут повторялось одно и то же – словно закольцевали магнитофонную ленту и она гоняла единственный кусок, никуда не продвигаясь. Судя по отчетам, один и тот же целые сутки. Архиепископ ничего не рассказывал и ничего не признавал. И поскольку эксперты ничего у него в квартире не обнаружили, дело Баума зависло. Вот почему старший суперинтендант в итоге сдался и позволил Бен-Рою допросить Петросяна. Это была его последняя, отчаянная попытка испытать судьбу, прежде чем истечет двадцатичетырехчасовой срок задержания и вся тонна яиц обрушится ему на голову. И если Бен-Рой был разочарован, это не шло ни в какое сравнение с тем чувством, которое испытывал его горячо любимый начальник.

Бен-Рой посмотрел на часы – 20.40, – встал и, разминая ноги и стараясь освежить мысли, прошелся по камере. Архиепископ сидел в молчаливой задумчивости. На его губах играла едва заметная улыбка. Но не нахальная и не издевательская, как у какого-нибудь подонка вроде Геннадия Кременко. Другое выражение лица – спокойное, стоическое, уверенное. Почти искреннее. Это была улыбка человека, не сомневающегося, что поступает правильно, и готового пострадать за свои убеждения. Улыбка мученика, подумал Бен-Рой. Если он что-то и знал о мучениках, то только то, что их не сломать, как ни нажимай. Он вернулся к столу, сел и показал фотографию Воски.

– Хорошо. Давайте сначала. Вы знаете эту девушку?

– Увы, нет.

– Почему вы лжете?

– Я не лгу.

– Чего вы боитесь?

– Я уже сказал, детектив, мы все чего-нибудь боимся.

И так далее: одни и те же вопросы и снова увиливание вместо ответов, пока Бен-Рой не сдался, сознавая, что пытается пробить головой каменную стену. Что бы архиепископ ни знал, это хранилось у него внутри, и никакими угрозами и уговорами его тайну наружу не вытащить. Детектив встал, подошел к тюремной двери и постучал по металлу, чтобы ему открыли. Петросян не двинулся с места – сидел, сложив на коленях руки, и его архиепископское кольцо горело багрянцем в тусклом тюремном освещении. На губах все та же улыбка.

– Я только начинал расследование, когда приятель мне сказал, что на территории храма не происходит ничего, о чем бы вы не узнали. – Бен-Рой ждал, когда придет надзиратель.

Петросян поднял на него глаза.

– Оказывается, он ошибался. Я думаю, вы понятия не имеете, кто убил Ривку Клейнберг. И уж точно не делали этого сами.

– Рад слышать.

– Но вам известно, что произошло с девушкой. И, скрывая это, вы не только препятствуете полицейскому расследованию, но способствуете тому, чтобы убийца разгуливал на свободе. И возможно, убил опять. Как с этим мирится ваша совесть, ваше преосвященство?

Хотя улыбка не исчезла, в глазах Петросяна что-то мелькнуло. Бен-Рою показалось, что радужки на мгновение закрыла тень. Может, вспыхнуло сомнение в душе? Или это была естественная реакция на попавшую в глаз пылинку? Но что бы там ни было, все мгновенно прошло.

– Я по опыту знаю, что соображения совести не так просты, как кажутся на первый взгляд, – заметил архиепископ. – Совесть постоянно ставит нас перед дилеммой. Тот, кто посвящает жизнь борьбе с коррумпированным режимом, оставляет после себя семью, и режим расправляется с ней. Праведник, сгорающий за веру на костре, подает пример страданий, которому стремятся следовать другие. Совесть – коварный советчик, детектив. Но с моей все в порядке. Моя совесть, насколько это возможно, чиста. А теперь, если не возражаете, позвольте мне несколько мгновений помолиться.

За спиной Бен-Роя открылась дверь камеры. Он немного помедлил, глядя, как старик, склонив голову, что-то бормочет, и вышел в коридор.

– Ну что?

Старший суперинтендант ждал его в конце прохода – лицо побледневшее, встревоженное. Бен-Рой покачал головой, чем вызвал поток ругательств и удары кулаком по стене. Слабое утешение за то, что допрос обернулся пустой тратой времени.

Луксор

Когда утром в понедельник Халифа пришел в участок, в приемной его ждал Омар аль-Захви. Приятели обменялись приветствиями и обнялись.

– Раша в порядке? – спросил детектив, сделав знак одному из констеблей принести им чай, и повел Омара по лестнице.