Лабиринт - [4]

Я не мог судить, правильно ли мне советовали в Кракове не вести по телефону переговоров относительно комнаты. Но поступил я так, как мне рекомендовали: приехал, чтобы договориться.

Признаюсь, если бы свободной комнаты не оказалось, я бы рассердился. Зря пропало бы целое утро. Но все сошло хорошо.

Таким образом, я больше не раздумывал о том, действительно ли в пансионате с опаской принимают людей, приехавших из Польши. А если не с опаской, то с осторожностью и, прежде чем отважиться на это, предпочитают сперва поглядеть, с кем имеют дело.

Когда все было улажено, мы присели на минутку в столовой.

Комната была светлая, скромно обставленная. Все ее украшение составляли горшки с бегониями, стоявшие на плетеных круглых столиках. А на стенах висели виды довоенной Варшавы в черной тонкой окантовке.

- Стакан чаю - предложила пани Рогульская.

- С удовольствием.

- Здесь не умеют хорошо заваривать чай.

- И верно, - сказал я. - Сегодня утром я попросил в отеле чаю. Слабый и на вкус ужасный!

Пани Рогульская улыбнулась. Губы у нее были тонкие, бледные, но улыбка милая. Должно быть, когда-то пани Рогульская была красива-благородный профиль и большие голубые хмурые глаза. И очень стройна, узка в кости, с прекрасными, почти бескровными пальцами. Она держала стакан, грея руки, хотя день был жаркий.

- Ну и как там теперь в Польше? Лучше?

Я ответил в двух словах, подтвердив, что теперь действительно стало лучше. Она слушала, но я почувствовал, что, хоть ей не безразличен вопрос, который она задала, мой ответ ее не интересует.

Потом она сказала:

- Выпустили вас?

Слова ее прозвучали не как вопрос, требующий пояснений. И даже не как констатация факта. Просто слова иэ разряда тех, которыми некогда отмечали возвращение из путешествия, сопряженного с известными опасностями.

- Вы надолго?

Об этом мы уже говорили, когда я снимал комнату. На месяц.

На два. Все зависит от дела, ради которого я приехал. Что касается денег на расходы, то я рассчитывал на помощь адвоката Кампилли, помня о его обещании в письме к отцу. Об этом я, разумеется, ничего не сказал пани Рогульской.

- Думаю, что на месяц, - ответил я.

- В Риме впервые?

- Нет.

И я рассказал ей, как приезжал сюда в детстве. Добавил несколько слов об отце. О его связях с Римом.

- А мы здесь уже восемнадцать лет!

Я знал, что она говорит о себе и о своем брате. Они оба очутились здесь в конце тридцать девятого года. Я слышал об этом от знакомых в Кракове. Оба были мобилизованы, он офицер запаса, она врач. Они пробрались через Румынию в Югославию. А из Югославии в Италию. И отсюда уже дальше не двинулись. Ни во время войны, ни после.

Она спросила, чем я занимаюсь на родине.

- Наукой. Я ассистент на кафедре истории права. Докторскую степень получил в Кракове. Несколько моих работ напечатано в научных журналах, и отдельно издана докторская диссертация "Польский судебный процесс XVI века".

- Ну а как теперь обстоит с наукой в Польше?

До войны она была доцентом на кафедре стоматологии в Варшавском университете. Кажется, и здесь, в Риме, она где-то работала по своей специальности. Ее брат, магистр истории искусств, до войны тоже занимал какую-то должность в Национальном музее. Все это я знал от наших общих краковских знакомых. Следовательно, вопрос, который она теперь задала, мог заинтересовать ее больше, чем все предыдущие. Поэтому я ответил несколько подробнее. Однако вскоре понял, что все близкое мне в этом вопросе ей бесконечно далеко. Тем не менее она с любезным видом слушала мой рассказ.

- Что вы говорите! - вежливо удивлялась она. - Неужто?

Неужто?

Таким образом мы поболтали еще с часок. Около двенадцати она напомнила мне, что надо позвонить в "Неттуно" и отказаться там от комнаты. А когда я объяснялся по телефону и она усомнилась, правильно ли портье меня понял, то сама взяла трубку и сказала все, что нужно.

Я вернулся в отель. Заплатил по счету. Чемодан оставил у портье, предварительно вынув из него письмо к синьору Кампилли и копию мемориала', который я должен был подать. Мы с отцом решили, что синьор Кампилли просмотрит мемориал и, возможно, внесет свои поправки. В конверт с письмом отца я вложил записку от своего имени, сообщая адрес и телефон "Ванды".

Дом синьора Кампилли я нашел без труда. Я вышел из троллейбуса возле замка Сант-Анджело2 [2 Замок святого Ангела (итал.).] и двинулся в сторону собора святого Петра. Солнце жгло. Так и обдавало жаром. Я шел весь мокрый от пота, оглушенный движением; меня толкали паломники и туристы: в этой части города их бродят тысячи.

Из-за того, что меня толкали, я продвигался вперед зигзагами, как пьяный, но на душе у меня было легко, я восхищался небом, воздухом, светом, Тибром, платанами, мостом, замком святого Ангела. Вдруг я увидел впереди собор. Над ним купол из поблекшего серебра, такой четкий по своей форме и очертаниям на фоне неба, что сердце мое едва не выскочило из груди, словно я шел навстречу очень близкому человеку или чуду.

Я простоял там, пожалуй, с четверть часа. Однако становилось немыслимо жарко. У меня просто рябило в глазах. Я свернул направо. Укрылся в тени, под колоннадой Бернини. Потом пошел по виа делла Порта-Анджелика и дальше и дальше-на виале Ватикане, окружавшей всю его территорию. На одной ее стороне высились каменные стены, в которых кое-где были пробиты ворота, а на другой-старые виллы, потускневшие от времени, окруженные вековыми садами с густо разросшимися деревьями и кустами, почти без цветов.