Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987) - [9]
Ну, что ж, — теперь ничего не поделаешь!.. Все-таки Ступникера я выругаю, конечно.
А Вас я сердечно благодарю за успешное завершение посольской миссии, за все хлопоты и за проявленное Вами настырство.
Относительно поездки в санаторий — подумайте (впрочем, особенно и не думайте, а поезжайте, и все тут). Напишите мне, сколько нужно на путевку, и, как только я буду при деньгах, я сразу вышлю Вам эту сумму.
Вас же я попрошу — при случае — зайти еще раз (надеюсь, в последний раз!) в «Огонек» и взять по прилагаемой доверенности 50 экземпляров моего сборничка. Спешить с этим особенно не надо, будет оказия — пришлете, а то я и сам их у Вас заберу.
Поправляйтесь Лидия Корнеевна! Пишите!
>30/X 48.
Дорогой Алексей Иванович. Ну вот я сижу вечером у себя за столом, совершенно как умная, кругом тихо, и я пишу Вам письмо. У нас дома ремонт, так что если я и не в газете, то все равно — из суеты в суету. Мусор, опилки, известка, открытые окна, махорка; на кухне нельзя стряпать, а в ванной — умываться. Глядишь на разгром и не веришь, что когда-нибудь стены будут чистые, столы и стулья — на месте… Но сейчас ночь, маляры, испачкав все, что могли, — удалились; все спят — а я, наконец, сижу в тишине и пишу. Спасибо Вам, милый друг, за Ваше доброе предложение. Спасибо — ведь я и так должна Вам деньги, а Вы еще предлагаете. Но, кажется, я и не делая долгов поеду отдыхать и лечиться. Не верится, конечно, ибо в последний раз я отдыхала в 41 году, весной — но, кажется, поеду. «Пионерка» дает мне отпуск, зарплату 1000 рублей. Путевка в Малеевку, под Москвой, стоит 1800 р. Я сначала хотела ехать в Ленинград, чтобы повидать наконец город и друзей, но потом решила, что это будет счастье, но не лечение, а я дошла до точки, и надо лечиться. Санаторий в Малеевке предназначен для сердечно-сосудистых больных, т. е. как раз для меня. Там отдельные комнаты и очень мало народу. Путевку мне обещали — с 15/XI. Завтра я начинаю ходить по врачам, чтобы собрать нужные справки. Это нудное занятие, но неизбежное. Кроме того, мне давно-давно пора к глазнику. Завтра пойду заодно и к нему — и, признаюсь Вам, плохо буду спать эту ночь.
Если же вдруг окажется, что я в смысле денег прогораю, — непременно попрошу разрешения запустить руку в Ваш кошелек.
Что Вам сказать о Ступникере? Я устала от стиля работы наших издательств… Все редакции почему-то считают, что чем реже автор видит свое произведение, чем меньше прикасается к нему — тем лучше. Сейчас в Географгизе выходит Миклуха; мне не прислали ни гранок, ни сверки; дали верстку на 3 часа, предупредив, что трогать ничего нельзя. Мое литературное имя — Лидия Чуковская; там печатают Л. К. Чуковская, и никакие мои мольбы и протесты не помогают. Я говорю, что я не Л. Н. Толстой, что это — не собрание сочинений, — тщетно: «у нас в серии принято так» и баста… На днях мы с Т. Г. читали верстку книги Сусанны Михайловны[47]; напрасны были наши требования дать нам оригинал или хотя бы корректорский экземпляр… С Вашей книгой еще глупее. Ступникер просил меня составить список рассказов; я составила; он все равно сделал на 80 % по-своему. Почему было не поручить мне предисловия или хотя бы показать его мне? Тогда Белых остался бы Григорием. Если трудно было послать корректуру Вам — то ведь я сижу тут же в доме!
— Помилуйте, какие корректуры Алексею Ивановичу! — сказал мне Ступникер. — Ведь у нас — газета!
— А мне почему не дали?
— Мы хотели сделать Вам сюрприз! Положить на стол готовую книжку.
Этакая дурацкая галантность!
С доверенностью я еще в «Огонек» не ходила; пойду в понедельник непременно и сразу же напишу Вам о результате. Но неужели Вы до сих пор не получили авторских? Галантный Ступникер уверял, что 10 экз. давно посланы…
Однако отвлекитесь на минуту от опечаток и обрадуйтесь тому, что «На ялике» и «Буква „Ты“» и «Долорес» напечатаны в 150 тысячах экземпляров… Я рада — весьма.
Портрет Ваш очень хорош и очень похож. Правда, Ваня утверждает, что Ваша красота на карточке преувеличена, что по такой карточке заочно невесту искать можно, — но это он из зависти.
Дело с Герценом на мертвой точке. Детгиз молчит в ответ на мою последнюю ноту. Я бы хотела, чтобы он промолчал вплоть до моего возвращения из отпуска — сейчас у меня нет сил реагировать на ту жабу, которую они несомненно скоро преподнесут мне.
>Ленинград. 28.XI.48 г.
Дорогая Лидия Корнеевна!
Рад был получить Ваше письмо. Рад был узнать, что Вы наконец отдыхаете, что в санатории хорошо, что Вы — хозяйка своего времени и что здешняя обстановка Вам нравится.
Вы приглашаете меня приехать в Малеевку — спасибо. Но боюсь, что не выйдет с этим. Кроме всего прочего, пугает меня светское общество и светская атмосфера, которая там царит. Нам бы попроще что-нибудь. Да ведь и не соберешься быстро-то. Приедешь, а там только Ваши следы на снежных дорожках, а в гостиной — одни ордена и ленты.
