Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987) - [169]

Вы спрашиваете (в последнем письме от 2/XII 84) о Люше — она, дескать, не пишет. Наверное, ее посылочка и письмо к Вам разминулись с Вашим вопросом. Она послала Вам ценной бандеролью Библиографию Корнея Ивановича и в ней письмецо. Эта неказистая брошюра, выпущенная крошечным тиражом, доставила ей превеликую радость. Это — 15 лет труда Дагмары Андреевны[761] — и — конечно — Люши. («Чукоккала» стоила 14 лет.) Я ничего в библиографии не смыслю (даже на экзамене у С. Балухатого в Институте когда-то провалилась!), но догадываюсь, что, по-видимому, это действительно — ценный новый вклад в чуковсковедение.

Сейчас она не ходит на службу! Отпуск! О поездке же куда бы то ни было на отдых — и думать нечего. (Из-за музея Чуковского… Защита, по-видимому, безнадежна — но — обязательна.)

_____________________

Спасибо Вам за разъяснения о моей поездке в Ленинград летом 44 года. 40 ½ года прошло! Не шутка! И вот какие игры играет со мною память: я помнила верно, что жила на Знаменской и верно, что у Вас в комнате; но я почему-то воображала, будто в то же время и Вы жили тут же, т. е. в той же квартире. Уступив мне свою комнату, сами временно теснились где-то вместе с Александрой Васильевной или Александрой Ивановной. Комнату же Вашу помню как нечто совершенно черное.

_____________________

У нас была, по случаю мороза, на даче авария: лопнула труба во 2-й комнате К. И., залило стену… К счастью, не в мое дежурство, а в дежурство Клары Израилевны. Она, бедняга, вызвала срочную аварийную машину; но т. к. одновременно лопнула труба на даче Федина, то рабочие трудились там, к нам явились только через сутки… Чинить зимою нельзя ничего; пришлось выключить наверху целую секцию.

Простите, что с таким опозданием отвечаю. Пытаюсь работать!

558. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

18/I 85, Переделкино.

Дорогой Алексей Иванович.

Весть о Вашей победе на фронте 4-ого тома была единственной приятной вестью за последние месяцы. От души поздравляю Вас, читателей Ваших, себя.

Спасибо за 3-ий том. По вечерам, минут 10–15, читаю. (Трудно глазам и сердцу: шрифт! вес!) Как хороши «Кожаные перчатки», «Спички», «Настенька» — не говоря уж о старых моих любимцах: «Маринке», «На ялике»… (Я когда-то о двух этих рассказах писала, но что сделалось с моей писаниной — не помню…) Помню, что «На ялике» сравнивала я с некрасовским «Ну, мертвая! — крикнул малюточка басом» и пр…

А читая Вашу «Соловьевку»[762], вспомнила, как я один раз навещала Вас — пришла вместе с Ваней. Было лето; помню деревья и как Вы провожали нас до ворот. Знаете, что сказал мне Ваня за воротами? «Непонятно, почему Алексей Иванович остается здесь, а я ухожу домой. Нам с ним следовало бы поменяться»… А знаете ли Вы, что на свете уже 2 года живет новый Ваня Халтурин? У Талика пять взрослых дочерей, трое внуков, и, вот, два года назад, родился — от новой жены — сын… Ваничка.

О даче ничего толком не могу сказать, ничего никто не понимает. Неделю назад мы получили повестку с известием, что выселение (т. е. «судебный исполнитель» и милиция) назначено на 22/1. В тот же день (когда пришла повестка) позвонили нам из Литфонда с просьбой считать сей документ недействительным… Так. А пока дело затребовано Прокуратурой РСФСР. Общество по охране памятников и многие граждане продолжают слать письма и телеграммы, а также обивать пороги инстанций. А также ломиться к нам в дом, не пугаясь морозов.

Я мало работаю и много лежу. Милую снежную зиму вижу только из окна — и то счастье: снег! ветви в снегу! Заборы в снегу!

PS. От Самойлова — ни звука. Говорят, он в депрессии.

559. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

7.02.85.

Дорогая Лидочка!

Очень давно не писал Вам. Не мог. Было худо и с Машей и со мной. Одно с другим связано.

Дня четыре назад снова стал вопрос о госпитализации Маши. Она этого не знает. Все вокруг, включая Александру Ивановну, говорят — нужно. И, мол, прежде всего для меня. Себя я, видите ли, должен пожалеть, поберечь — ради той же Маши. А я уже четыре ночи не сплю.

Этот вопрос ставился и при жизни Элико. Ответ у нее был один:

— Только через мой труп.

Мы оба знали, какой травмой, каким ужасом оказалось для Маши пребывание в бехтеревском институте. Пишу это и не знаю, зачем. Сердце сжимается.

Хотел ведь написать о другом. Хотел спросить, где Вы вспоминаете разговор с Тусей о бессмертии души? Ее слова о том, что бессмертие души надо «заработать». Что Пушкин, например, его заработал.

Я не ошибаюсь, или это мне мои с нею старые-престарые разговоры вспоминаются? Если она говорила о Пушкине и Вам, то не скажете ли Вы, КАК Вы поняли эти ее слова? Почему Пушкин, а не Гоголь, не Достоевский, не Толстой?

Мне важно знать, как ВЫ понимаете это?

560. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

19/II 85, Москва.

Дорогой Алексей Иванович.

Все, что Вы пишете о себе и Маше, — потрясает. Поэтому молчу, молчу, советов не даю. Не сомневаюсь, что друзья Ваши дают Вам свои советы от самого доброго сердца, напрягая разум, но — понимаю, что тут никто не советчик. Тут — только Вы — один Вы — наедине с собою — Вы один можете решить.

По праву наибольшей боли.

_____________________