Кью - [8]

Между тем новости, доходящие из самых разных мест, говорят о том, что зверства творятся повсюду: репрессии князей достигли пика — так они ответили на вызов, который мы им бросили.

Во всем городке нет никого, с кем можно было бы переброситься парой слов. Иду на мельницу помолоть муку для Фогеля, встречаю кого-то — пара шуток по поводу пастора Фогеля, единственного во всей деревне, у кого есть зерно для мельника.

Одно из немногих приятных занятий за весь день — болтовня с Германом, деревенским дурачком, ухаживающим за садом Фогеля. Вообще-то болтает только он, пока раздаются удары топора по полену. Он считает, что каждый при рождении получает те руки, которые заслужил, у него самого мозоли были уже от рождения, а таким умникам, как мне, можно браться только за книги. Он улыбается, выставляя напоказ свой щербатый рот, и божится, что эту войну выиграли такие же бедняки, как он. Он рассказывает, как они взяли графский замок и целых десять дней им прислуживал сам граф со своими рыцарями, а по ночам они имели графиню с дочерьми. Это была грандиознейшая победа: никто и представить себе не мог, что им удастся удержать власть так долго, хотя, если крестьяне будут править, а господа — пахать землю, все скоро помрут с голода, так как каждый имеет те руки, которые заслужил…

С Фогелем, напротив, говорить практически не о чем. Он неплохой мужик, но мне он не нравится. Он считает, что судьба и Божья воля предопределили развитие событий — резню безоружных людей, что непостижимая высшая сила побуждает понимать ее через знамения, даже роковые и трагичные, и воли людей, пусть даже самых честных и заслуживающих Царства

Небесного, недостаточно, чтобы реализовать Его Промысел на земле. Будь он неладен, этот Фогель, со своим Божественным Промыслом и со всем остальным.

***

Я уже оборачиваюсь, когда меня называют Густавом, — я привык к этому имени, оно ничем не хуже всех остальных.

***

Вечер. Света свечи едва хватает, чтобы прочитать несколько страниц из Библии. Моя комната: деревянные стены, койка, табуретка и стол. На столе — сумка Магистра, бесформенный сверток, покрытый коркой из запекшейся грязи. Никто еще не прикасался к ней.

Больше ничего не осталось, ничего, кроме этой сумки, принесенной из Франкенхаузена и напоминающей мне о прошлом и о нарушенных обещаниях. Ничего, ради чего стоило бы так рисковать и хранить ее. Мне стоило сразу же сжечь ее, но каждый раз, когда я пытался сделать это, я ощущал ее вес, словно по-прежнему стоял на вершине лестницы, предоставляя Магистра его судьбе.

Я открыл ее впервые. Она едва не раскрошилась у меня в руках. Все письма по-прежнему там, но они основательно подгнили из-за въевшейся в них влаги. Разделить их страшно трудно.

Замечательному учителю, нашему господину Томасу Мюнцеру из Кведлинбурга, привет от крестьян Черного Леса и от Ганса Мюллера фон Бюльгенбаха, восставших против подлейшего господина Сигизмунда фон Люпфена, виновного в притеснении своих крестьян и в голодании их семей зимой много лет подряд, что повергло их в отчаяние.

Учитель.

Я пишу, чтобы довести до Вашего сведения, что неделю назад наши «Двенадцать статей» были представлены в магистрате города Виллингена, который принял лишь некоторые из них. После этого часть крестьян пришла к выводу, что большего добиться уже не удастся, и вернулась по домам. Но часть их, и отнюдь не меньшая, напротив, решила продолжать борьбу. Я, со своей стороны, пытаюсь связаться с крестьянами соседних земель, чтобы соединить наши силы, и пишу Вам наскоро, стоя одной ногой в стремени, уверенный, что во всей Германии не найдется человека, который воздаст должное моей краткости, и от всего сердца надеясь, что это послание дойдет до Вас.

И да пребудет вечно Господь

с истинным другом крестьян.

Ганс Мюллер фон Бюльгенбах

Из Виллингена, 25 ноября 1524 года

***

Мюллер наверняка мертв. Хотел бы я познакомиться с ним тогда. Не прошло и года. Года, который остался совсем в другой жизни, как и эти слова. Года, когда могло произойти все, если это было вообще возможно.

Вытаскиваю из сумки еще что-то. Пожелтевший, превратившийся в лохмотья листок.

Учителю крестьян, господину Томасу Мюнцеру, защитнику веры от святотатцев, в церковь Пресвятой Богородицы в Мюльхаузене.

Учитель.

В день Святой Пасхи, воспользовавшись отсутствием графа Людвига, крестьяне напали на замок Хельфенштейн и после того, как взяли его, захватили графиню с детьми, направлявшихся к цитадели, куда бежал граф со своими дворянами. С помощью горожан им удалось проникнуть туда и схватить их. После этого графа и остальных тринадцать дворян отвели на лобное место, надев им на шею колоды. Хотя граф предлагал большой выкуп за свою жизнь, его убили вместе с его рыцарями, раздели донага и оставили посреди леса с колодой на шее. Вернувшись в замок, крестьяне подожгли его.

Вести об этих событиях вскоре достигли соседних графств, посеяв панику среди дворян, которые теперь понимают, что им тоже может быть уготована та же судьба, что и графу Людвигу. Я уверен, что все произошедшее, благодаря чрезвычайной важности, будет способствовать принятию двенадцати статей во всех городах.