Кью - [48]
Пытаюсь понять, куда он клонит:
— Зачем ты рассказываешь мне все это?
Он размышляет, словно не ожидал этого вопроса:
— Чтобы ты получил представление о положении вещей.
— Зачем мне слушать рассказ о ней?
— Ты был на войне. Ты потерян. У тебя вид человека, который прошел ад насквозь и вышел оттуда живым.
Он встает и идет к окну, выливая в себя вторую кружку.
— Не знаю, верный ли ты человек. Тот, которого я ищу уже давно, — я имею в виду. Я хотел бы выслушать твою историю перед тем, как принять решение.
Элои играет пустой кружкой.
Я ставлю свою на стол.
— Ты относишься к людям, у которых непросто согнать улыбку с лица.
— Это похвальное качество, ты так считаешь?
— Как кровельщик может оказаться настолько сведущим и говорить так складно?
Он пожимает плечами:
— Вполне достаточно водить знакомство с нужными людьми.
— Ты хочешь сказать, с торговцами в порту.
— Вместе с товарами в обращении участвуют и новости. Что же касается умения говорить, дружба, которой я обязан владению языком, не предоставила мне возможность выучить латынь, о чем я страшно сожалею.
— Omnia sunt communia. Это вы знаете.
Мгновенное замешательство, замаскированное типичнейшей полуулыбкой человека, посвященного в какой-то секрет или древнюю тайну.
— Это было лозунгом восстания двадцать пятого года. В том году я ездил в Виттенберг для встречи с Лютером и изложил ему свои идеи, в Германии царил хаос. Я был слишком молод и полон радужных надежд на монаха, жиреющего на хлебах князей. — Гримаса. Потом он неуверенно спрашивает меня: — Ты был с крестьянами?
Я поднимаюсь, уже слишком уставший, чтобы продолжать разговор: мне необходимо лечь в постель — ребра болят нещадно. Я смотрю на него и задаю себе вопрос, почему мне было суждено встретиться с этим человеком, но в голове все перепуталось, чтобы внятно ответить на этот вопрос.
— Почему я должен рассказывать тебе свою историю? И забудь о предложении, которое ты мне сделал. Мне некуда идти, я не знаю, что делать с твоими деньгами. Я хочу лишь одного — умереть спокойно.
Он настаивает:
— А я любопытен. По крайней мере, начни: где это все было, когда?
Глубокий колодец: глухой всплеск в черной воде.
— Я забыл. Начало — это всегда конец, очередной Иерусалим, по-прежнему населенный призраками и безумными пророками.
Слова:
— Боже мой, ты был в Мюнстере?
Я тащусь к дверям, мой голос хрипл и слаб.
— В этой жизни я понял лишь одно: ни ада, ни рая не существует. Мы лишь несем их в себе повсюду, где бы мы ни находились.
Оставив его вопросы у себя за спиной, я, пошатываясь, иду по коридору, пытаясь вернуться в спальню.
Глава 4
Что-то по-прежнему жжет меня изнутри. Во дворе девушка стирает белье: молодое белое тело просвечивает сквозь подоткнутое платье.
Это уже не весна, для меня — уже нет: апрель лишь вынуждает меня расчесывать собственные шрамы — географическую карту проигранных битв.
Это Катлин. Она не является ничьей женой, да и все дети здесь, кажется, имеют не одну-единственную мать и одного-единственного отца, а множество родителей. Они не боятся и не почитают взрослых, которые разрешают им подшучивать над ними и смеются над детскими шалостями. Женщины, у которых есть время поиграть, с круглыми от беременности животами, мужчины, ни на кого не поднимающие руку во гневе, дети, сидящие на коленях. Элои создал Эдем и знал об этом.
Тринадцать лет назад он сцепился с Филиппом Меланхтоном в присутствии Лютера. Тощий и Толстый решили, что он съехал с катушек, и отправили папистским властям Антверпена убедительную просьбу арестовать его. Несколько месяцев спустя брат Жирный Боров выступит инициатором убийства всех нас, дьяволов во плоти, осмелившихся бросить вызов своим хозяевам. Мы с Элои имели общих врагов, но встретились только сейчас. Сейчас, когда все уже кончено.
Катлин выжимает белье: тот же жар у меня внизу живота. Я все забыл… Война уничтожила все: славу Господню, безумие, дикую бойню — я все забыл… Однако что-то еще осталось и не может быть уничтожено… Заоблачное, но настоящее, затаившееся в засаде за каждой извилиной мозга.
Я поднимаю взгляд и вижу тебя — твою улыбку.
Это место, где нужно остановиться, вдали от неприятностей, от черного крыла[26] Сыщика, постоянно преследующего меня повсюду.
Ты прекрасна. Ты живая. Ты сама жизнь, которая поскользнулась в грязи, но не хочет понять, что надо все бросить, и дарит мне еще один солнечный день, такой, как этот, и жар глубоко внизу.
— Геррит Букбиндер.
Вздрагиваю и моментально разворачиваюсь: рука сжимается в кулак, готовая нанести удар.
Приземистый, дородный, седобородый коротышка с решительным выражением лица.
Он говорит со мной очень серьезно:
— Старина Герт из Колодца. Жизнь никогда не прекратит преподносить нам сюрпризы. Я мог представить все, что угодно, но конечно же не то, что встречу тебя. Да еще и здесь к тому же…
Пытливо вглядываюсь в незнакомое лицо:
— Ты меня с кем-то путаешь, дружище.
