Кью - [43]

Именно поэтому я не прекращу собирать сведения и постараюсь как можно подробнее проследить судьбы этих неверных, чтобы снабжать Вашу Милость новыми сведениями для анализа положения.

Больше мне нечего добавить, помимо того, что я целую руки Вашей Милости, надеясь, что тот, к кому я питаю столь безграничное уважение и доверие, позволит мне и впредь использовать эти бедные глаза во имя дела Божьего.

Q. Из Аугсбурга, 17 сентября 1527 года.

***

Письмо, отправленное в Венецию из имперского города Аугсбурга, адресованное Джампьетро Караффе, датированное 1 октября 1529 года.

Мой достопочтеннейший господин.

Душа Вашего скромного слуги преисполнилась благодарностью и волнением, как только я узнал о возможности предстать перед Вами. Не волнуйтесь о том, что я могу и не появиться на назначенной встрече: благодаря заключенному миру улицы Ломбардии стали гораздо более спокойными, и это обстоятельство наряду с возможностью встретиться со своим Господином заставляет меня со всех ног поспешить в Болонью. Мое сердце разрывается при мысли о том, что Его Святейшество, Климент, мог заключить столь подлую сделку с Карлом, гарантировав ему официальную коронацию в Болонье. Победа над французами в Италии, а теперь и признание понтифика возвысят Карла V до ранга величайших кесарей древности, хотя он ни в малейшей степени не обладает ни их мужеством, ни их добродетелью. Он будет распоряжаться в Италии, как пожелает, и мне кажется, на этом рейхстаге все итальянские государства, и Папское в том числе, станут лишь бессильными наблюдателями, неспособными повлиять на решения императора. Но хватит об этом: Vae victis[22] пока достаточно, в надежде, что Всемогущий милосердно ниспошлет самым преданным душам, таким, как душа Вашей Милости, свою благодать и поможет понять, как сбить спесь с этого нового цезаря.

Именно в связи с этой темой позволю себе откровенность, к которой Ваша Милость так великодушно приучили меня, позволив мне высказывать собственные мысли, настолько наивные, что они непременно вызовут мудрую улыбку моего Господина. Я отмечу, что сейчас у Карла три основных врага: король Франции — католик, немецкие принцы — лютеранского вероисповедания и турецкий султан — безбожник. И если бы они смогли поставить общие антиимперские интересы над различиями в вероисповедании, ударив по империи все вместе и единовременно, тогда ни у кого не осталось бы сомнений, что она зашатается, как шатер, сотрясаемый порывами ветра, а вместе с ней и трон самого Карла. Но этим глазам приказано наблюдать за событиями в Германии, а не во всем мире. Значит, я, по необходимости, замолкаю, с нетерпением ожидая встречи с Вашей Милостью в Болонье и возможности лично доложить о ситуации в немецких землях, и в частности, о еретиках-анабаптистах, о которых, как помнит Ваша Милость, я уже несколько раз упоминал.

В надежде не опоздать ни на единый день на назначенную встречу, целую руки Вашей Милости и вновь поручаю себя Вашей мудрости.

Q. Из Аугсбурга, 1 октября 1529 года.

Часть вторая Один Господь, одна вера, одно крещение

Элои (1538 год)

4 апреля 1538 года

Будучи заточен в карцере в Вилвурде, осужденный судом инквизиции к смерти, Иоанн ван Батенбург не отрекся от ереси, так и не смог обратиться к истинной вере, а решил умереть, упорствуя в своем преступлении.

За ужасающие издевательства и убийства, в которых он не раскаивался ни в малейшей степени, а, напротив, выказал истинное удовлетворение и мерзко ими хвастался, он был приговорен к смертной казни путем отсечения головы, с тем чтобы труп впоследствии был сожжен, а пепел развеян по ветру.

Подписано присутствовавшими свидетелями:

Николя Бюйссере, доминиканец

Себастьян ван Рунне, доминиканец

Лейвен де Бакере

Кристиан де Риддер

Для Рикарда Никласа, главы трибунала

Глава 1

Вилвурд, Брабант, 5 апреля 1538 года

К тебе, Ян. К твоим убийствам без всякого милосердия. К горланящей толпе, выдающей самые скабрезные шутки, когда сквозь нее медленно движется телега, везущая тебя в цепях на эшафот. К блевотине, поднимающейся в моем горле, и лихорадке, сжигающей мои внутренности. К вавилонской блуднице, сведшей с ума Давида, которому она рожала, смешав его кровь с кровью его братьев.[23] К нескончаемому ужасу, пожирающему нашу плоть. К забвению, воздвигшему башню смерти выше небес. К концу, к концу печальному, к концу жестокому, к какому бы то ни было концу, но окончательному и бесповоротному. Я забыл…

Меня тянет к тебе, Ян, брат, кровавый злодей, опухшая рожа, вызывающая ненависть и привлекающая удары, сыпавшиеся со всех сторон. К тебе, чертовому дерьму, к демону, рожденному из заднего прохода дьявола, лохмотьям одежды, пропитанным кровью, с бесформенным кровавым сгустком на месте уха. К тебе, свинья, освежеванная к празднику, я прячусь и вижу тебя, склонившего голову на пень, вновь выкрикивающего вызов: «СВОБОДА!» Я избит, ограблен, уничтожен.

Толпа готова четвертовать тебя собственными руками, палач знает об этом и вращает топором по кругу, как в танце, пробует лезвие, тянет время, чтобы утолить жажду крови, грозящую утопить все в адском шуме.

Я разбит, ограблен, изнасилован.