Квинт Лициний 2 - [61]

— Вот, — я торжественно положил на стол стопку разномастных купюр. — Мой первый заработок, сто двадцать рублей. Джинсы продал через комиссионку, вот квитанция, — поверх денег легла помятая бумажка с печатью.

— Ох, — мама отставила кастрюльку и странно посмотрела на меня. Чего было в этом взгляде больше, гордости или озабоченности, я не разобрал. — Ох, Дюш…

Она притянула меня к себе и два раза быстро чмокнула куда-то над бровью, а потом ласково потрепала волосы на затылке. Это бесхитростное действие возымело неожиданный эффект – из моей головы разом выдуло накопленную за день тревогу и усталость.

Мама подхватилась и унеслась хвастать в большую комнату, а я обмяк, положив голову на согнутый локоть. Отрешился от летящих из глубины квартиры победных ноток маминой реляции и просто смотрел на улицу. Там, на крыше дома напротив, хулиганил ветер, раз за разом сталкивая с карниза снег, и тот клубился мохнатыми хлопьями, то закручиваясь волнами, то рывком улетая вдаль.

— Ну-ка, ну-ка, — на лопатку легла папина ладонь, — давай, докладывай. Ты это что, в спекулянты решил заделаться?

Голос был ироничен. Я с трудом вышел из медитации и развернулся на стуле. Ну да, настроение у папы игриво-приподнятое, а из-за его плеча, приподнявшись на цыпочки, весело подмигивает мама.

— Но-но… — помахал я пальцем, — спекуляция – это перепродажа готовых изделий или после внесения в них незначительных переделок. А я же занимаюсь глубокой творческой переработкой исходных материалов. Это, папа, называется кустарным промыслом!

— Кустарь-одиночка, значит. Гениальный портной-интеллигент, — поставил папа диагноз, садясь. — И что, совсем-совсем ничего не нарушаешь?

— Нарушаю, — легко согласился я, — не купил в местном Совете лицензию на портняжничество.

Про более серьезное нарушение, неуплату налога, я благоразумно умолчал.

— О! — папа поднял палец, — добровольное признание тебе зачтется.

— Может, купить? — вмешалась мама. — Сколько она стоит?

— Цельных пять рублей, — ответил я, — но мне не продадут из-за возраста. Да фиг с ней, с лицензией. Я шить на продажу буду не часто. В самом худшем случае, светит штраф в двести рублей. И то не обязательно, ибо несовершеннолетний, да в первый раз… Да и… — я поколебался, но потом все-таки сказал, — мои джинсы все равно на прилавок не попадают. Я с директором магазина договорился, уходить будут так, по знакомым. Эта квитанция – вас успокоить, что деньги не с кистенем на большой дороге добываю.

— А зачем вообще весь этот огород городить? — задал папа ключевой вопрос, — денег нам хватает, еще и остается. Тебе даем, сколько попросишь, не отказываем.

Я задумчиво потер кончик носа.

— Наверное, действительно, повзрослел я. Бегать к вам с протянутой рукой каждый раз, когда мне нужен лишний рубль, мне уже как кость поперек горла. Легче самому заработать раз в месяц. Вот…

Мама зашла мне за спину и молча обняла за плечи. Папа, задумчиво двигая бородой, посмотрел в потолок, что-то подсчитывая.

— И сколько получается на круг? — задал он вопрос.

— Ну… Вот сто двадцать получил. Можно было больше, но я решил не жадничать, так надежнее. Материалов на сорок рублей ушло примерно, аренда рабочего места, считай, пятера. Итого: семьдесят пять рублей прибыли.

— А долго шил?

— При наличии всех материалов, часа четыре вместе с раскроем. Это если никуда не торопясь.

— Хех, — усмехнулся папа, — следствию все понятно. А я за рабочий день тринадцать рублей получаю, если посчитать. Тебе и высшее образование тогда не нужно? — он испытующе посмотрел на меня.

— Не-не-не. Это – хобби, и таковым оно и останется, — мой рот совершенно неожиданно разорвала зевота. Я сладко потянулся, выгнувшись. — Детям – мороженое, девушкам – цветы.

— Хорошо, — сказал папа, — тогда вот тебе на мороженое и материалы.

И он вернул на стол стопку. Я молча покачал головой и разделил ее на две неравные части.

— Вот, так правильно. Сорок рублей – компенсация понесенных затрат, чтоб можно было следующие сделать. Ну и десятку на личные расходы. А остальное – в семейную кассу, так правильно будет. Мне много не надо. Ну, по крайне мере, пока.

— А ничего так, удачный получился, — мама потрепала мне вихры на затылке и грозно повернулась к папе. — А я ж тебе говорила, давай двоих или троих заведем! А ты!

— Дык, Ирочка, — он опасливо отодвинулся к стенке, — еще не поздно!

— Ну, — поднялся я, — не буду вам мешать. Знаю, мое слово – последнее, но я бы предпочел сестренку.

— Может, котеночка завести? — неуверенно предложил папа.

— Ты еще рыбок предложи! Консервированных, под пиво!

Я закрыл дверь, отсекая себя от шутливой перебранки родителей на кухне, и встал у кровати, тупо глядя в окно. Сил идти в душ не было. Да и черт с ним, с душем, раз в полгода можно и немытым лечь. Я содрал с себя одежду и комом бросил ее в сторону стула, а затем со стоном облегчения упал на кровать и забился с головой под одеяло. Озноб, вселившийся в меня на Ленинском проспекте, никак не проходил.

"Заигралось, дитя…" – неумолчным эхом носилось в голове. Затем откуда-то из дремучих глубин памяти выполз уродливый, где-то давным-давно случайно услышанный, обрывок "пролонгация реверберации", и это была последняя мысль.