Квартира. Карьера. И три кавалера - [49]

Александрина позвонила в четверг, когда Трифонова пила свой чай в «Кофе Хауз»:

– Мне есть что тебе рассказать. С субботы. Не писала, потому что это надо слышать. Не заехала до сих пор, потому что паковала вещи.

– Куда собираешься?

– Туда, где климат потеплее. На днях определимся с Мироном, его родственники скорректируют наш выбор, и можно будет, наконец, двигать. Потерпи, через часок объясню.

Стомахина появилась, как обычно, смешливая и жестковатая, дорого и со вкусом одетая. Работа в глянцевом журнале, где она когда-то отвечала на звонки, ничуть не жалея о высшем филологическом образовании, даром не прошла. У нее ничего не проходило даром. Все оставалось в ней и загадочно перерабатывалось. А потом оказывалось, что перед вами все та же Александрина, только еще более неунывающая. Увидела цветы в вазе:

– Не перегорел кто-то из твоих мальчиков? Упертый тип. Тебе такие нравятся?

– Нет. Но по твоему совету я начала менять старый букет на новый каждый вечер. Правда, рука не поднимается выбрасывать. Кладу на подоконник на лестнице. И веришь, к утру исчезают, – отчиталась Трифонова.

– Кто бы сомневался, – открыто и легко засмеялась Александрина. – Для людей, даже живущих в таком доме, это единственный шанс насладиться розами в больших количествах. Доброе дело делаешь для какой-то одинокой женщины.

– Я не специально, – улыбнулась Катя. – Выпить хочешь? В холодильнике все еще стоит твоя бутылка белого сухого.

– Трифонова, Трифонова, – горестно взвыла подруга. – Зайди в интернет, поинтересуйся, на какое чудо равнодушно смотришь уже пару недель. Из вредности не буду прикладываться. Сама употребишь, начнешь смаковать и не остановишься, пока не уговоришь все ноль семь, вот тогда мне станет хорошо.

– Ради этого я готова на многое. Но тоже не сегодня. Ладно, пусть ждет своего часа. Когда пришлю фотографию пустой тары, знай, я вспомнила про тебя и пожелала всего наилучшего.

Подруги устроились в гостиной. Александрина подложила под бок подушку.

– Слушай, Кать, я тут всего третий раз. Но у меня такое ощущение, будто с детства хожу сюда к тебе в гости. Настолько твое пространство. Пусть бы хозяева остались в Америке навсегда.

– Я не против. Так чем ты занималась в субботу? – перевела стрелки Катя.

– Твоим седовласым высоким импозантным преследователем, – усмехнулась Александрина. – Как и обещала.

– Погоди, я не называла его преследователем. Он мне не досаждает, не мешает. Всю эту неделю тоже попадался на глаза по утрам и вечерам. Раз в кафе зашел, когда я опустошала чайник на террасе. Поклонился слегка. Я уже немного привыкла, вежливо киваю в ответ.

– В тебе потрясающе сочетаются недоверчивость и легкомыслие, – строго напомнила Александрина. – У тебя было чувство, будто мужик за тобой охотится. Могло ведь и не обмануть. Всегда лучше принять меры заранее.

– Я бы без тебя давно сдохла, – медленно произнесла Трифонова.

– Сейчас я тебе опишу свои злоключения, и постарайся не сдохнуть со мной, – Стомахина опять посмеивалась, иначе Катя заволновалась бы.

В пятницу, вернувшись от Трифоновой, Александрина отправила Мирона на конгресс с какой-то невнятной темой в Питер. Он и не предполагал, что девушки до сих пор общаются. Если честно, жена старалась разорвать все свои прежние связи. А любое воспоминание о Кате грозило молодому Стомахину нервным срывом, поэтому именно ее следовало забыть напрочь. Александрина продержалась год. Потом написала подруге с Большой Садовой. Оказалось, та не меняла адрес электронной почты. И переписываться они начали, будто просто разъехались из съемной квартиры в отпуска.

Умница Катя все всегда понимала. Она никогда не интересовалась Мироном, вообще семейную жизнь подруги не затрагивала ни в сообщениях, ни в незатейливой болтовне, когда они изредка встречались в городе. Боялась ли Александрина, что рано или поздно Катя, обидевшись на что-нибудь, расскажет ее мужу правду про реанимацию на Спиридоновке? Нет. Когда она велела Карине беречь уникальную начальницу, душой не кривила. Таких, как Трифонова, на свете было очень мало. Стомахина знала всего одну чокнутую медицинскую сестру с врожденной непоколебимой порядочностью. И терять ее из-за того, что муж испытывал к ней болезненную привязанность, была не намерена. Она не исключала, что рано или поздно их пути окончательно разойдутся, и мрачно твердила себе: «Только не по моей вине».

Если бы в субботу нашелся кто-то, чтобы спросить, как она себя чувствует, услышал бы в ответ: «Упоительно». Причину объяснить Александрина не сумела бы. Нашла повод вспомнить юность? Ей было всего тридцать пять, не тот возраст. Да и оценила давно эту бедную, суетливую, нервную, перенасыщенную чужими интересами пору по достоинству. Радовалась, что сможет побегать по московским улицам, как дворняга, а не выгуливаться на дорогом поводке, как породистая? Она обожала свой усыпанный бриллиантами поводок. И, кстати, умела из него незаметно выныривать и залезать обратно. Хотела во что бы то ни стало помочь Кате? Но той явно не грозила опасность. И вообще, Трифонову здорово было выручать, когда они были вдвоем. А одной могло быть скучновато. Но, что делать, склонность к куражу без повода была ее натурой. Александрине не нужно было ни вызывать, ни подогревать ее алкоголем, людьми, случайностями. Накатывало иногда. И главной удачей было, если в эти минуты в ней кто-нибудь нуждался.