Квартет Розендорфа - [39]

Тот, кто знал истинную любовь, видит ее повсюду, где она существует, даже когда сами влюбленные ее еще не сознают. Это единственное преимущество, которое нашел я покуда в тяжком чувстве неразделенной любви, — оно обостряет зрение и придает способность проникнуть в душу другого.

Едва ли Розендорф знавал в жизни разочарования. Жизнь — до прихода Гитлера к власти — относилась к нему благосклонно. Он был с юности известен многочисленными талантами. Лучшие педагоги охотно занимались с ним. Природа наградила его благородными, выразительными чертами лица и душевной красотой, которая под стать прекрасным звукам его скрипки. Словно Создателю захотелось в миг опьянения творчеством вылепить одно совершенное существо. И Он не забыл наградить любимое детище также умом, сочувствием и жалостью к ближним.

Ведь таким людям обычно не хватает силы для любви. У них нет в сердце жалости к менее совершенным созданиям. Им нелегко испытать чувство собственной ничтожности, так хорошо знакомое людям вроде меня, остро сознающим свои ограничения и слабости. Они всегда окружены поклонниками, и потому им трудно отличить любовь от преклонения и почтения. Они черпают все эти подарки судьбы полными горстями, и перегруженные их руки могут упустить как раз самый дорогой дар — словно богач, неохотно принимающий подарок, который осчастливил бы бедняка, — неохотно потому, что ему некуда его девать.

Те, кого с юности сопровождает признание, не помнят бурной любви или захватывающих приключений. Так и Розендорф — он женился молодым, встретив девушку, с которой они во всех отношениях подходили друг другу. Жена его, как и он, одарена всевозможными талантами. Как и он, она сумела найти золотую середину между музыкальной карьерой и семейной жизнью. Жизнь баловала их. Они не пустили на порог своего дома недоброжелательную напряженность, возникающую вследствие соревнования за престиж и признание. У них дочь, унаследовавшая от обоих и музыкальный талант, и спокойную красоту. В двенадцать лет она уже победила на конкурсе молодых исполнителей, ей предсказывают блестящее будущее. Разлуку, навязанную им трудными обстоятельствами, все трое воспринимают как необходимость, с которой должно смириться. Если богатство человека в способностях, а счастье в характере, то разлука с близкими не может поколебать его душевного спокойствия. Он, конечно, тоскует по близким, но рад, что они в таком месте, где могут осуществить свои стремления. Ведь и солист, разъезжающий по разным странам, бывает дома изредка. Даже здесь, где он одинок, Розендорф ведет себя со скромностью, заслуживающей всяческих похвал. Все эти светские любительницы музыки, пытающиеся и в Эрец-Исраэль вести тот же образ жизни, какой вели в веселом Берлине прошлого десятилетия, вынуждены были отказаться от планов утешить Розендорфа в своих объятиях. Эва Штаубенфельд в одну из тех минут, когда она любит продемонстрировать свой цинизм, сказала как-то: «Розендорф отворачивается от меда, который подсовывают ему под нос, по одной-единственной причине — он настолько влюблен в себя, что у него не остается никаких чувств для других…»

Я не люблю сплетен. Мой интерес к чувствам Розендорфа продиктован не простым любопытством. Это настоящая потребность — понять исключительную личность, зачастую слишком высокую для моего разумения. Потребность эта возникает из; сознания того, что необходимо как можно глубже понимать товарищей по квартету. Не могу забыть насмешливый взгляд, который бросил на меня Бернард Литовский, когда я при нем высказал такое мнение.

— Хабиби[27], — сказал он мне на иврите (одно из первых усвоенных им местных слов), — забудьте об этом. В вашем возрасте пора уже излечиться от иллюзий. Люди, исполняющие вместе камерную музыку, не обмениваются ключами от сердец. Они всего лишь готовы прийти к компромиссу относительно темпа, силы звука, фразировки и характера пьесы, которую играют. Если они высокопрофессиональные музыканты, то могут согласовать даже технические частности.

Нет сомнения в том, что факты подтверждают слова Литовского. Если бы многие из знакомых музыкантов дали мне ключи от своих сердец, я нашел бы там затхлый склад устаревших мнений, предрассудков и праздных мыслей. Но это не умаляет моего горячего желания создать союз душ, проникающий во все частности жизни, — по крайней мере, с Розендорфом. Не скажу, что встреча с Литовским пробудила во мне тот же пыл понять его. Со временем я, конечно, узнаю о нем то да се. Сегодня мне не все известно, но пока что он из тех людей, у которых я опасаюсь срывать маску с лица, — вдруг там ничего не окажется. Точно так же и Эва фон Штаубенфельд — только ее я никогда не смогу понять. Может, оттого, что я не из тех мужчин, которые ее интересуют. И ее маску я тоже побоялся бы снимать, а то увижу там нечто, что меня очень огорчит, — чистейший эгоизм. Это не значит, что я сторонюсь Литовского или фройляйн Штаубенфельд. Мне очень нравится Бернард. Его юмор, несомненно, необходим нашему квартету. И поверхностность его рассуждений о политических вопросах меня уже не раздражает, как раньше. Он, по крайней мере, понимает, что полная пассивность не годится в наши дни. Правда, не могу сказать, что мне симпатична фройляйн Штаубенфельд. Симпатична может быть кошечка, а не тигрица. Тигрицу можно или любить или ненавидеть. Меня раздражает взгляд, который она в меня иногда вперяет, точно я просто вещь, умеющая играть, и все. Но я не недооцениваю ее (более того, я восхищаюсь ее огромными возможностями). Никогда я не смогу с ней сравняться в умении возвращаться к нужному ритму после того, как мы позволим себе некоторое замедление. В ее холодном сердце как будто спрятан точный метроном. Я восхищаюсь также ее умением извлекать теплые звуки, всегда сильные и чистые. Для меня загадка, как человек, столь погруженный в себя, может так много дать другим. Она является на репетиции с застывшим выражением нейтральности — воплощенный профессионализм. Ни разу я не видел ее веселой или грустной. Кроме молнии, которая сверкнет порой в ее глазах под конец хорошо сыгранной части, или легкого тумана во взоре, когда она недовольна результатом, я не подмечал на ее лице никакого особого выражения. Я пристально слежу за особой связью, которая развивается между Розендорфом и Эвой Штаубенфельд. Их тянет друг к другу с огромной силой, но они старательно останавливаются на полпути. Не верю, что верность жене заставляет Розендорфа вести себя в рамках строгой нравственности. Правда, я и не отвергаю напрочь такую возможность. Но разве мы не современные люди и разве от мужчины в расцвете сил можно ожидать, что он отречется от удовлетворения элементарных потребностей, если только такое отречение не заложено в его натуре? Я не раз видел, как Розендорф бросает на привлекательную женщину взгляд, из которого становится очевидно, что он охотно удовлетворил бы свой телесный голод, если б это не было связано с необходимостью обнажать душу. Но на Эву Штаубенфельд он ни разу не поглядел иначе, чем на меня или на Литовского. С одним различием: на нас он смотрит просто — вопрос или ответ, а прислушивание к Эве как будто стоит ему сил.