Квантовый возраст - [26]

Так они жили, они были очень бедными, но они верили, что мировая революция не за горами, что эта революция послезавтра. А им, ровесникам века, первым суждено открыть новое общество, создать новое искусство, новую науку. Они брались за все. Преподавали в школах, в училищах, на рабфаках, преподавали, что придется. Учили пришедших с фронта солдат и работниц фабрик математике, немецкому языку, литературе, организовывали драмкружки. Учились сами.

Лазарь Аронович Люстерник, например, будучи студентом, преподавал на рабфаке Путейского института. Он писал об этом: «Среди моих слушателей значительная часть были люди не слишком молодые, обладавшие житейским опытом и понимавшие, что такое новичок в любом деле. Они относились снисходительно к неопытному и увлекающемуся преподавателю. Конечно, в шуточных стихах, которые сложил по моему адресу Ю. Б. Румер — тогда студент МГУ, —

Мне снится сон — студентам я рабфака

О трансфинитных числах говорил —

было преувеличение. Но, возможно, так начиналась моя деятельность как популяризатора математики» [23, с. 231].

Эта потребность не только учиться, но и с кем-то делиться знаниями, кого-то учить, кого-то поднимать, жажда поисков и перемен была их жизнью.

Вот Павел Александров, один из самых блестящих лузитанцев, чуть было совсем не бросил математику. Ему была уготована музыкальная карьера. Но в 14 лет он решил бросить занятия музыкой и посвятить себя математике. Об этом решении в своих воспоминаниях он писал, что «оно было, как я понял только много лет спустя, вероятно, одной из величайших, если не величайшей из глупостей, сделанных мною в жизни» [24].

В 1913 г. он поступил в Московский университет на математический факультет. И очень быстро был замечен Егоровым и Лузиным. Еще в студенчестве он сделал блестящую работу (первую в своей жизни), в которой построил новую теоретико-множественную операцию. Множества, получающиеся применением этой операции, вошли в историю математики как А-множества (по аналогии с борелевыми множествами, которые назывались В-множествами).

И вдруг Павел бросил математику и уехал к своему другу Саше Богданову в Новгород-Северский. Здесь он попал в окружение людей, страстно увлекавшихся театром. Шел 1918 год. Павел Александров и думать перестал о математике и целиком отдался любительскому театру. Весной 1919 г. они участвовали в организации Черниговского советского драматического театра — Саша Богданов в качестве актера, Павел Александров в качестве режиссера. Здесь он поставил сложную в режиссерском отношении пьесу Ибсена «Привидения», ездил к Луначарскому в Москву по театральным делам, читал публичные лекции о Гете, Ибсене, Достоевском. Когда в Чернигове открылся Педагогический институт, Александров стал там читать лекции по литературе.

Осенью 19-го года в Чернигов пришли деникинцы. Александров был схвачен ими и судим военным судом за энергичное сотрудничество с большевиками и содействие популярности Советской власти. К счастью, до вынесения приговора большевики отвоевали Чернигов, и Александров был освобожден. Снова началась театральная и литературно-педагогическая деятельность. И тут пришла кара богов математики за измену ей — он заболел тифом. Две недели без сознания. Спустя два месяца чудом выкарабкался и, когда выздоровел, понял, что ему необходимо вернуться в Москву, к математике.

«К началу осени 1920 года я наконец вернулся в Москву, — писал Александров, — где в полном смысле слова был встречен как возвратившийся „блудный сын“. Особенно сердечно и тепло меня приняли В. В. Степанов и Д. Е. Егоров» [Там же]. И снова началась математическая жизнь, активная и успешная. Долго еще Александров размышлял, не вернуться ли в режиссеры, но эти размышления так и остались размышлениями. И страна, потеряв режиссера, приобрела блестящего математика.

Юрий Борисович вспоминал, как весело отпраздновала Лузитания возвращение Александрова. Не знал тогда Юра Румер, что очень скоро на его долю выпадут не меньшие приключения.

К этому времени Юрий Борисович, не оставляя своих студенческих занятий, с отличием окончил военно-инженерные курсы и стал на них же преподавать, поступив при этом на курсы восточных языков при Военной академии Генерального штаба. Учиться на этих курсах ему было легко — персидский язык он немного знал от братьев, а главное, слушателям этих курсов выдавался хороший по тем временам паек. «Я навсегда запомнил, — рассказывал Юрий Борисович, — вкус мороженой картошки и пшенной каши, которую я не мог есть даже в заключении и всегда от нее отказывался. А тогда, в голодном 21-м году, на наших курсах ее разрезали на шесть равных кусков, она была всегда холодная и склизкая, но, несмотря на это, я всегда хотел получить еще один кусочек, но это было невозможно. Деление на равные куски было свято».

На этих курсах Юрий Борисович быстро приметил человека в такой же, как он, красноармейской форме, с невероятно огромным и крутым лбом. Знакомство состоялось легко — этот человек сам подошел к Юре и спросил: «Когда вы успели освоить этот путаный персидский?» Выяснилось, что при всем старании ему этот язык никак не давался. Он составил себе четкую программу, строго вымеренную по объему материала и времени, которое он может на это затратить, но ничего не выходило. Первый пункт этой программы, например, гласил: «Персидский алфавит — 1 час».