Квантовая теория недопоцелуев - [4]

Иногда я задумываюсь, кто травмирован больше: Бекс, чей отец воспринимает так много самых скверных отрывков из Библии буквально, или я, чья мать считает, что DSM-5 (официальное руководство по всем психическим расстройствам) – это справочник для родителей.

Я захлопываю коробочку и убираю в ящик стола.

– Будет нужно, когда поедешь домой, тогда и возьмешь, – говорю я. – Пошли за печеньем.

Пекарня «Лунный луч» решает все наши проблемы, большие и маленькие. Я все время беру одно и то же – шоколадное печенье с шоколадной крошкой, а Бекс просит неизменно странный десерт месяца – сейчас это апельсиново-ананасовое печенье, что, наверное, говорит все, что нужно о нас знать.

Мы идем обратно в Ньютон с печеньем, завернутым в коричневую бумагу.

Доев, Бекс говорит:

– Можно задать тебе вопрос?

– Какой угодно.

– Что это за рисунки у тебя на доске?

Я с удивлением поворачиваюсь к ней. Вот этого я совсем не ожидала.

– Обычно у тебя там полно уравнений, но сегодня – какие-то безумные картинки.

Ее взгляд блуждает по моему лицу, и я смотрю на нее в ответ, ища в вопросе скрытый смысл.

Порой мне сложно читать эмоции других, хотя чем лучше я знаю человека, тем это проще. Бекс весьма прагматично относится к этому дефекту: она часто объясняет мне эмоции, мелькающие на лицах окружающих, и называет это «эмоциональными субтитрами». Но когда я пытаюсь читать ее саму, это не помогает.

Наконец, слово «безумные» наводит меня на мысль. Она беспокоится: вдруг эти рисунки на доске связаны с моей тревожностью.

– Это адинкра, – говорю я, пытаясь ее успокоить.

– Ты же понимаешь, что это не ответ?

– Тебе подробно объяснять?

Она кивает, и я приступаю:

– Первые символы адинкра – это символы, обозначающие понятия, они были распространены в Гане. Что-то вроде иероглифов: много информации вложено в один маленький рисунок. Вот! – Я достаю телефон и показываю квадрат, нарисованный вокруг чего-то, похожего на песочные часы с полосками. – Это значит «дом, устойчивый против ветра», символ силы перед лицом предательства.

– А вот этот, большой, наверху на доске – повернутая геральдическая лилия?

Я улыбаюсь.

– Это мой любимый. Означает «курица наступает на цыплят, но не убивает». Совет для родителей: лелей, но не балуй.

– Девиз семьи Бэкхем, – говорит Бекс.

– Ну почти, – соглашаюсь я.

– Почему они тебе так интересны?

– Потому что это гениально, – говорю я. – Можно составлять математические символы адинкра.

– Те, что ты нарисовала, похожие на звездолеты? – спрашивает Бекс.

– Да. Черные и белые точки, разные цвета, пунктир и сплошные линии – все это можно использовать в качестве шифра. И запихать кучу уравнений в один рисунок.

– А зачем это тебе?

– Так можно моделировать очень сложные вещи.

– То есть ты не превращаешься в ньютоновского Унабомбера?

– Нет, что ты.

Мне лень называть ей его имя и рассказывать о его математической эрудиции, хотя мне известно и то и другое.

КАЛЕБ

Я забираю завтрак, ставлю поднос на стол напротив Бекс и Эви и начинаю есть яичницу-болтунью, пить кофе и одновременно проверять домашку по физике. Эффективно, но неаккуратно.

Эви пьет чай, а Бекс мрачно таращится в пустоту. На ней темно-синее, слишком длинное для нее платье и белая блузка с высоким воротом, как будто украденная у монашки.

– Терпеть не могу этот наряд, – говорю я ей.

– Это потому, что тебе не видны мои ноги.

– Нет, – отвечаю я, хотя у Бекс красивые ноги. – Это потому, что ты надеваешь его, только когда грустишь.

Эви смотрит на меня, как будто я показал фокус. Для нее чувства – это тайна.

Я осматриваю переполненную столовую.

– Кому-то надо преподать урок хороших манер? – спрашиваю я у Бекс.

Она красива и умна и ни с кем не встречается из-за какой-то сделки с родителями в стиле Фауста. К сожалению, некоторые мои одноклассники считают это вызовом для себя. В прошлом году я засадил Мейсону Плоуману в плечо бейсбольным мячиком за то, что он распускал руки. И готов с удовольствием повторить.

Но Бекс улыбается и качает головой.

– Нет, но спасибо за предложение.

– Живу во имя служения, – отвечаю я. – Увидимся на гуманитарке?

Бекс кивает, и я встаю. С яичницей с расправился, кофе выпил, а вот домашке не помешало бы уделить чуть больше внимания.

– Готова, Эви?

Мы сдаем подносы и отправляемся на физику.

– Что с ней творится? – спрашиваю я, пока мы идем по коридору.

– Проблемы дома. Родители прислали жутковатый подарок на день рождения.

Я приподнимаю брови, но не задаю вопросов.

– Представляешь, как расти во всем этом?

– Нет, – отвечает Эви.

– Наверное, девушке еще и хуже, – говорю я, придерживая ей дверь.

Мы садимся за наши обычные парты. Нет, мы не занимали себе стулья специально, просто нас каждый день тянет на одни и те же места. Нас всегда четырнадцать – учеников последнего класса, выбравших физику как профилирующий или второстепенный предмет. На биологии с ее подготовительными курсами для одаренных и кодинге с будущими работниками «Гугла» почти в два раза больше народа.

Профессор Льюис эффектно врывается в класс и включает старомодные электронные часы. Они вспыхивают цифрами «24:00:00» и начинают обратный отсчет.

– Промежуточные экзамены – завтра, – говорит он, знаменуя начало урока. – Сегодня – повторение пройденного. Учим вечером. А то – вы знаете, как называют физиков, проваливших экзамены? – На приманку никто не клюет. – Инженеры.