Квантовая теория любви - [71]
А как отнеслись бы внуки Лео к тому, что приключилось с ним самим? Как к любовной истории с трагическим концом? И что бы они подумали о деде? Вот человек, который у последней черты сдался? И разве не подбадривали бы они его, призывая сражаться до последнего? Лео смотрел в небо и повторял про себя: «Не может быть, дед». Он представил себя в виде одного из ангелов, явившихся Морицу, когда тот был при смерти.
— Борись за нее, дед, не сдавайся, — шептал Лео. — Иди, не останавливайся, подумай о будущем, о моем отце, обо мне. Ты не одинок в своем странствии, мы все с тобой. Лоси совершают дальние переходы в поисках дамы сердца, киты издают любовный клич, слышный за сотни километров, угри устремляются в океан, чтобы дать жизнь потомству, арктическая крачка летит с одного полюса на другой. Многие обитатели нашей планеты покоряют пространство, это закон жизни, и да будет тебе это в помощь. Встань и иди, шагай к намеченной цели, и пусть ничто не остановит тебя.
Эду пора было возвращаться на работу, но Лео чувствовал, что Ханна не готова остаться одна. По его настоянию она взяла еще неделю отпуска и отправилась вместе с ним в Лидс. Лео не сомневался, что родители обрадуются ей, как всегда радовались его друзьям.
В поезде Лео рассказал про деда, удивляясь, сколько подробностей осело у него в памяти. Вообще-то рассказчик из него неважный, но, наверное, в самом жанре устного повествования есть что-то волшебное. Лео увлек Ханну, увлекся сам, и пусть история еще не закончена, он уже чувствовал в ней цельность. Это история его семьи, его отца и деда, и Лео гордился ими. Он словно художник, которому дали палитру с новыми, до того неведомыми ему красками. По мере продвижения рассказ Лео обретал изящество, ритм и глубину, он и понятия не имел, что может так складно и увлекательно говорить.
— Он прожил замечательную жизнь, — завершил Лео. — Жаль, что невозможно перенестись в прошлое и встретиться с ним.
— А сны на что? — возразила Ханна. — Ты же говорил, что во снах к тебе приходит живая Элени. И папа… меня он тоже навещает после смерти.
Лео улыбнулся, поскольку его занимала та же мысль.
— Знаешь что, Ханна Джонсон?
— Да?
— Что-то ты начала слишком много думать. По-моему, через край.
— Наверное, такое случается со всеми, кто потерял.
У Фрэнка и Евы на щеках легкий румянец.
— Хорошо выглядите, ребята, — заметил Лео. — Чем это вы тут без меня занимались?
Фрэнк покосился на Еву.
— Ничем особенным, мы… э-э-э…
— Ковырялись в саду, — пришла на помощь Ева.
— Да-да, в саду, — эхом повторил Фрэнк.
— Да уж, физический труд облагораживает, — согласился Лео.
Ева приготовила для Ханны раскладную кровать, но не знала, куда ее поставить, в гостиную или в комнату к Лео.
— Если Лео не против, уж лучше к нему, — попросила Ханна. — Одной мне как-то не по себе.
Пока Ева хлопотала, устраивая гостью, Фрэнк занялся чаем.
На кухонном подоконнике Лео заметил улитку. Элени?
В гостиной за чаем Лео наконец задал вопрос, не дававший ему покоя все последние дни:
— Как Морицу удалось поправиться и что приключилось с Лоттой?
— Не понял?
— Последнее письмо было из Уланова. А что случилось потом?
— Ну конечно… вот старый дурак. Сейчас объясню. Лотта была уверена, что Мориц погиб. В 1917 году она наводила справки, и ей ответили из Красного Креста, что в списках лагеря военнопленных в Сретенске его фамилии нет. Наверное, она ужасно горевала. А еще через два года ее отец устроил шиддуч — просватал дочь за богатого венского адвоката. И она согласилась…
29
Поселился я у своего двоюродного брата Монека и три месяца провалялся в постели чуть ли не при смерти… Фишель, в горле пересохло… подай, пожалуйста, воды… Ой, милый, извини… стакан разбился? Принеси швабру и тряпку… только осторожно, не наступи на осколки… Я сказал, принеси швабру… прошу тебя… у меня сил нет… Все молчишь… добиваешься чего-то… Ладно, будь по-твоему, только ты меня огорчил.
Письма были со мной, и мне пришло в голову отправить их по адресу. Я слал их по нескольку штук за один раз, по порядку, дата за датой. Бог знает, что она почувствовала, когда к ней десятками и сотнями стали приходить письма от человека, которого она считала умершим.
Лотта ответила.
Милый Мориц!
Меня очень тронули твои письма. Не знаю, смогу ли полюбить тебя, как ты меня. Мне надо увидеть твое лицо. Ведь столько времени прошло. Приезжай ко мне.
Лотта
Письмо привело меня в ярость. Четыре ни к чему не обязывающие строчки. И это все? Я сидел перед зеркалом, смотрел на свое рябое лицо, которое ей «надо увидеть», и призывал проклятия на голову любимой:
— Тебе подавай мое лицо? И что дальше? Ты увидишь меня такого, изможденного, погибающего от чахотки, харкающего кровью, и сразу полюбишь? Я ли не доказал тебе силу своей любви? Я ли не заплатил за нее всей своей жизнью? Нет, не поеду я к тебе. Довольно я прошагал, теперь ты пошевелись, ты проведай меня.
И, словно раскапризничавшийся ребенок, я изорвал письмо и швырнул в огонь.
— Мне уже все равно. Я слаб и болен, мне не встать с кровати. Можешь выходить за своего венского богатея. На что тебе я? Твой будущий муж хотя бы увидит своих внуков, я не доживу. Ты нарушила свое слово, Лотта Штейнберг. Ненавижу тебя. Что мне делать, куда податься?
