Квант милосердия - [2]

Как разговорить этого сухого осторожного человека? Как он, Джеймс Бонд, которого губернатор, не стараясь даже скрывать, считает опасным типом, способным осложнить его карьеру, — как Джеймс Бонд сможет выжать из него хотя бы один интересный факт, хоть одно замечание, чтобы вечер не пропал окончательно?

Легкомысленная и неискренняя реплика Бонда о женитьбе на стюардессе подвела итог их отрывочной беседе о воздушных путешествиях, которая с угнетающей неминуемостью последовала за прощанием с Миллерами, спешившими на монреальский рейс. Сначала губернатор поведал, что БОАК[1] сильно потеснила американцев в Нассау, потому что ее самолеты хоть и летят до Айдлуайлда[2] на полчаса дольше, но сервис на них великолепен. В свою очередь Бонд, удивляясь про себя, какие пустяки он мелет, согласился с губернатором и тоже заметил, что лично он предпочитает летать медленнее, но комфортабельно, чем быстрее, но в плохих условиях. Как раз после этого он и произнес фразу о стюардессе…

— В самом деле? — с точно выверенной дозой удивления сказал губернатор таким деревянным голосом, что Бонд пришел в отчаяние. — Почему? — спросил губернатор.

— О, как вам сказать? Наверное, прекрасно иметь супругой хорошенькую девушку, которая сдувает с вас пылинки, подносит выпивку с горячей закуской, все время беспокоится, не нужно ли вам чего еще. Всегда весела, всегда заботлива. Если я не найду подходящую стюардессу, не останется ничего иного, как жениться на японке. Кажется, они тоже правильно воспитаны. — Джеймс Бонд вообще не собирался ни на ком жениться, а если бы и надумал, то, конечно, не на безответной рабыне. Он лишь пытался озадачить либо разозлить губернатора, чтобы вовлечь его в разговор на какую-нибудь общежитейскую тему.

— О японках судить не могу, но что касается стюардесс, то, надеюсь, и вам это приходило в голову, их специально обучают угождать. Они могут быть совершенно иными в жизни, точнее сказать, в нерабочее время. — Голос губернатора оставался спокойным и рассудительным.

— У меня не было случая убедиться в этом, поскольку на самом деле я не очень стремлюсь жениться, — ответил Бонд.

Наступило молчание. Сигара губернатора погасла, и прошло несколько секунд, пока он ее раскуривал. Бонду показалось, что его голос все же начал терять безразличие.

Губернатор сказал:

— Я знал одного человека, который рассуждал, как вы. Он влюбился в стюардессу и женился на ней. Между прочим, довольно любопытная история, на мой взгляд. — Он покосился на Бонда и смущенно усмехнулся. — Вы достаточно много сталкивались с оборотной стороной жизни, и, вероятно, мой рассказ покажется вам скучным. Но, может, вы хотите послушать его?

— С превеликим удовольствием.

Бонд постарался вложить энтузиазм в свои слова. Он сомневался, что его понятие о скуке совпадает с губернаторским, но, на худой конец, это спасало его от необходимости участвовать в любой другой идиотской беседе. Теперь надо было вырваться из цепких объятий дивана.

Бонд пробормотал:

— Пожалуй, я выпью еще бренди.

Встав, он плеснул бренди на дно своего стакана и, вместо того чтобы вернуться на место, подвинул стул и сел напротив собеседника с другой стороны столика.

Губернатор внимательно исследовал кончик сигары, сделал короткую затяжку и поднял ее вертикально, чтобы столбик пепла не рассыпался. На протяжении всего рассказа он с опаской посматривал на кончик сигары и говорил так, будто обращался к тонкой голубой струйке дыма, быстро таявшей в жарком влажном воздухе.

Медленно подбирая слова, он начал:

— С этим человеком — я назову его Мастерсом, Филипом Мастерсом — мы начали службу в колониях почти одновременно. Я пришел на год раньше его. Он окончил "Феттес"[3] и получил стипендию в Оксфорде, в каком именно колледже он учился — не важно, а по окончании поступил на работу в Министерство колоний. Он не отличался талантом, но был очень работоспособным и целеустремленным, знаете, из породы тех, кто производит благоприятное впечатление на министерские комиссии. Они и зачислили его на службу. Первое назначение Мастерс получил в Нигерию. Он прекрасно зарекомендовал себя здесь. Симпатизируя местному населению, он хорошо ладил с ним. Мастерс был чело-током либеральных идей, и, хотя он не братался с неграми, что могло бы, — губернатор кисло улыбнулся, — плохо кончиться при тогдашнем его начальстве, обращался он с нигерийцами мягко и гуманно, что, впрочем, повергало их в совершенное изумление.

Губернатор замолчал и затянулся сигарой. Пепел на ней едва держался. Осторожно наклонившись к столику, он стряхнул его в свою чашку из-под кофе. Пепел зашипел. Откинувшись в кресле, губернатор впервые за вечер посмотрел Бонду в глаза.

— Осмелюсь предположить, что привязанность этого молодого человека к туземцам заменила ему чувства мужчины его возраста к противоположному полу. К несчастью, Филип Мастерс был стеснительным и довольно неотесанным юношей, который не имел ни малейшего успеха у женщин. Раньше, когда он не зубрил, готовясь к экзаменам, то играл в хоккей[4] или греб в университетской восьмерке. Каникулы он проводил у тетки в Уэльсе, где лазал по горам с местным горным клубом. Его родители, к слову сказать, разошлись, когда он еще учился в школе, и, хотя Филип Мастерс был единственным ребенком, не заботились о нем, считая, что он вполне обеспечен в Оксфорде стипендией и тем небольшим содержанием, которое было единственным знаком их внимания к сыну. Итак, с одной стороны, у него было мало времени на девушек, с другой — слишком мало того, что говорило бы в его пользу тем немногим из них, которые ему иногда встречались. Его внутренняя жизнь развивалась по ложным и порочным канонам, унаследованным от наших викторианских дедов. Зная Мастерса, я полагаю, что его сердечное отношение к цветным в Нигерии было лишь выражением души доброй и полнокровной, истосковавшейся по настоящей любви и нашедшей утешение в их простых и бесхитростных натурах.