Квадрат смерти - [13]

На месте падения «юнкерса» лишь столб воды и огня, затем море вновь становится зеленовато-голубым под лучами все еще жаркого солнца. Они пробиваются сквозь перистые облака, в которые поспешно скрываются «юнкерсы», побросав бомбы в воду.

— А, сдрейфили, асы! — злорадно отмечает Сихарулидзе. И философски заключает, свирепо жестикулируя: — Зачэм лэзите нэ в свой виноградник?..

После боя Семен чувствует огромную усталость. Он молча и растерянно улыбается, когда подходит командир орудия Лебедев и говорит:

— Как вы считаете, товарищ лейтенант, сегодня здорово наша «Коломбина» дала фрицам поворот от ворот?

«Коломбиной» Лебедев прозвал плавбатарею, и это всем понравилось. Лебедев счастливо смеется, и все его молодое, красивое лицо сияет.

— Теперь и впредь, — говорит он, — запомни, фриц: «Не тронь меня!» — и он погрозил кулаком в сторону ушедших вражеских самолетов.

Семен, как всегда после стрельб, осматривает орудия, а Лебедев делает с расчетом приборку. Но по тому, как он морщит лоб, по его отсутствующему взгляду ребята догадываются, что старшина что-то затевает.

Сменившись с вахты, Лебедев идет в кубрик, где Виктор Самохвалов со своей редколлегией выпускает внеочередной «Боевой листок».

— Витя, — говорит Лебедев, — стихи нужны?

— О чем? — щурит лукавые глаза Самохвалов.

— Про нашу «Коломбину». Как она сегодня дала фрицам прикурить, — и он протягивает листок, исписанный кривыми строчками. Самохвалов читает:

Не тронь меня, фашист проклятый,

А коль нарушишь неба тишь,

Из моих пламенных объятий

Живым назад не улетишь…

— Конечно, у Пушкина выходило лучше, — скромно признает Лебедев.

— Знаешь, — отвечает Самохвалов, — хороша ложка к обеду. А главное — бьет точно в цель…

И песенка Лебедева становится одной из самых популярных на плавучей, а в Севастополе батарею с тех пор называют «Не тронь меня!».

Семен любит людей своей батареи. С каждым налетом, с каждым боем, которые участились, он лучше узнает моряков и может оценить их уже не по словам, а по делам, и многие становятся еще более дороги ему. Но старшина второй статьи Саша Лебедев остается все же самым близким.

Он привлекает своей внешностью (даже роба сидит на нем щегольски), живостью, неистощимой выдумкой и ловкостью, за которую его прозывают Акробатом.

Удивительные у старшины глаза. Таким зрением обладает лишь один сигнальщик на батарее Даньшина. У Семена же никто раньше Лебедева не может обнаружить врага. Заметив вражеский самолет, Лебедев бросается к своему орудию. Командуя боем теперь куда спокойнее, чем при первом налете, Семен всякий раз невольно любуется удальством старшины.

Открывая замок, Лебедев просто-таки преображается. Это уже не балагур и поэт, не «акробат» и «артист», а воин. И в том, как он становится к орудийному щиту, и в том, как он командует наводчиками. А наводчики у него — Здоровцев и Молодцов, внешность которых и сила вполне соответствуют фамилиям.

— Правее… чуть левее… выше… — командует Лебедев. И опять корректирует наводчиков. Наконец слышится его радостный возглас: «Есть цель!»

Движения старшины быстрые, резкие, выверенные практикой и прирожденной сметливостью. Семен восхищается красивой работой Лебедева и гордится им.

Отвернув от батареи и сбросив бомбы в море, вражеские самолеты на больших скоростях уходят, и Семен с удовлетворением заносит в свой кондуит число сброшенных бомб. Колонка цифр растет с каждым днем, к концу сентября переваливает за двести. И все эти бомбы предназначались Севастополю…

Николай Даньшин тоже имеет своего любимца. Но он старается не выделять его, будто стыдится своего чувства или не хочет проявлять его, чтобы не обидеть других людей своей батареи. Ведь у него много признанных мастеров огня. Но все же к Виктору Самохвалову Даньшин чувствует особую благосклонность.

У старшины есть чему поучиться, и Николай говорит, что батарее просто повезло. Он довольно часто обращается за советом к Самохвалову, не боясь уронить свой лейтенантский авторитет.

Как-то в разгар боя, когда на батарее стало темно от дыма и водяных брызг, вдруг умолк зенитный автомат. Самохвалов привычно скомандовал заряжающему осмотреть замок пушки. Задержка ничтожно малая — и автомат опять работает. В горячке боя не до расспросов — бомбы рвутся почти рядом с плавучей батареей, море бурлит и фонтанирует. Но атака неприятельских самолетов отбита. Орудийные расчеты приступают к осмотру пушек и приборке. И, как всегда после успешного боя, слышны озорные шутки и едкие замечания по адресу фрицев.

Николай хорошо понимает настроение своих зенитчиков, разделяет их чувства. Но он не может забыть, что во время боя произошла заминка. Что же все-таки случилось?

Заряжающий Филатов, совсем еще молодой худощавый парень с веснушчатым лицом, к которому никак не пристает загар, и с облупленным носом, смущенно, даже виновато, объясняет:

— Я во время боя сменил ударник.

— Как же ты сменил, что я и не заметил? — притворно удивляется Самохвалов, провоцируя своего заряжающего.

— Как учили, товарищ старшина, — поддается добродушный Филатов.

Карие, широко расставленные глаза старшины хитро поблескивают. Видно, Самохвалов доволен таким ответом.