Квадрат 2543 - [56]

– Час от часу не легче!

– Проснулся, милый друг? Ну, вставай, чаю попей, и пойдём, я тебя провожу до посёлка, чтобы быстрее добрался. А то, ведь, жена-то волноваться начнёт.

– Я долго спал?

– Да часок, может. А, может поменьше. Да не волнуйся, пока тебя не хватились искать.

– Спасибо.

По дороге домой они не разговаривали. Евдокия понимала необходимость мозга переварить полученную, революционно новую информацию и не торопилась загружать человека подробностями. Только почти перед выходом из леса сказала:

– Ты, милый человек, помни, что сказки передают реальность с точки зрения и понимания рассказчиков, то есть субъективно. Субъекты, как правило, люди не просветлённые и потому склонны видеть происходящее в искажённом виде. Старайся переосмысливать всё сам, без помощников. Анализируй происходящее со своей высоты, на чужой опыт не опирайся. Успехов тебе! И вот ещё. Не торопись рассказывать про сегодняшнее. Вообще, больше молчи. Чище вокруг будет.

«Почему-то она со мной то на «Вы», то на «ты» общается… Не может определиться, что ли? Или в игры играет? Или я так по-разному выгляжу? А, может, она просто плохо воспитана – деревенщина». Сапог зацепился за тонкий поваленный ствол, который почти врос в землю и не был заметен под разнотравным покрытием. Представительный даже в брезентовой робе седовласый красавец, как двухлетний мальчишка, запутавшись в собственных ногах, носом воткнулся в чей-то помёт. Лоси и кабаны часто захаживали в окрестности дачного товарищества. Чьи именно следы пришлось стряхивать с благородного лица, Виктор Владимирович близко рассматривать не стал, а мудрую мысль о недостойных своих рассуждениях запеленговал. «Надо попроще быть. А то я как индюк надулся – гордый и глупый».

– Знаешь, Евдокия Андреевна, мне сон снился в избушке твоей. Объясни, если можешь, к чему.

Передав, как мог, атмосферу и содержание увиденного, он замер в ожидании приговора.

– Сны далеко не все предсказующие. Залетело тело твоё астральное в какое-то из вероятностных полей, поболталось там, приобрело новый опыт и вернулось назад. Может, вероятность такого события и велика, но если ты сделаешь нужные выводы, успеешь переработать полученную информацию верно, то надобность в осуществлении этих событий на Земле отпадает.

– А какого именно события? Что значит-то это?

– Не знаю. И знать не хочу. Разбирайся со своей семьёй сам.

– Так там и разбираться нечего. Хорошо всё.

– Ой, ли.

Потом, когда перепашет жизнь человеческие судьбы, разведёт любящих и родных по разным этажам Вселенской мудрости, столкнет любовь с самой собой в противоположных её проявлениях, намучает, научит, постаревший и уставший духом человек спросит старшего друга:

– Скажи мне, Мудрейший, зачем это всё было именно так? – Так происходит освобождение от злобы.

– Так просто?

– Да.

– Всё это ради того, чтобы вышла злоба?!

– Да. Это необходимо. Это – необходимое условие, но не достаточное.

– Условие чего?

– Взросления. Человеческого созревания, духовного роста. Пока ещё пахнущий свежим помётом лося Виктор Владимирович был уверен, что добр и мудр.

* * *

В избушке бабы Яги царило веселье. Беззубая и прозрачная бабушка Оля во всю кокетничала с рогатым молодцем. Нельзя сказать, что это зачем-то ей было нужно, но сам процесс приносил громадное удовольствие, особенно тогда, когда она предвкушала удивление и восхищение красотой образа молодой её непорочности, который намеревалась предоставить попозже и выжидала момент поэффектней. Певец, вытянув под столом лохматые конечности, сложив на груди вполне человеческие, с удивлением и задором общался с этим подобием женщины, параллельно лениво размышляя о том, какова же глубина глупости этой сущности, если она намеревается его очаровать. Однако что-то в происходившем казалось интригующим и зачем-то нужным.

На остывающей печи сидела Юля в голубых джинсах и эротически не прикрывающем почти ничего топе. По углам кучковались гномы, из-под печки, из-за вёдер и стоящих вязанок сухих трав высовывались любопытные представители профсоюза домовых, проходящие в окрестностях теоретическое обучение, а у Евдокии практику.

Ольга Ивановна скинув с маленькой, подсохшей к старости, головы шаль, обычно прикрывающую имеющееся в наличии безобразие, жеманно поправила седую прядь, единственную на всей её шелушащейся лысине. Распределив равномерно волосинки по черепу, шикарным жестом скрюченной в пальцах руки отправила за ухо воображаемый локон, оголила в отработанной улыбке дёсны и мечтательно продолжала рассказывать о себе:

– Помню, на Рождественском балу, кружилась я в вальсе с князем Покровским. Надо сказать, я мастерица танцевать вальс. И не только вальс! Кавалеры приглашали меня на каждый танец, не давали отдохнуть. А князь вообще.

С печки раздался Юлин голос:

– Ольга Ивановна, дорогая, не томите! Покажите нам себя молодой!

И, вздохнув огорчённо на нетактичность реплики, она показала. Во всей красе – в бальном наряде и фамильных драгоценностях, с искусно завитыми густыми локонами, с розовыми нарумяненными щёчками, горящими от счастья глазами. Такой она, не в меру скромная и даже стеснительная, может быть, и представала-то в свете раза два-три, но хорошо запомнила своё отражение в зеркале, свой собственный восторг по поводу увиденного, а ещё страх, что сглазят завистники. Таковых по словам её близких, тётушек и многочисленных двоюродных сестёр, в свете было больше, чем добрых людей.