Кузница в Лесу - [12]

Они слышали приветствия в адрес Керморвана, когда он выходил из дома, но теперь Элоф видел, как головы людей на оживленной улице поворачиваются в их сторону, и слышал или догадывался о темных пересудах и зловещих шепотках за их спиной. Он замечал признаки высокомерного неодобрения и чувствовал, как горожане со страхом и недоверием тычут пальцами им вслед. Согласно распространенному предрассудку, дьюргары считались отребьем, не лучше помойных крыс, а он сам для обывателей был кем-то вроде некроманта, якшавшегося со всяким сбродом.

Элоф закинул за спину холщовую суму с инструментами, которую взял с собой, чтобы закончить кое-какую работу для Рока, и взял Иле под руку. Ее походка была скованной и напряженной. Нигде среди людей, даже в стенах дома, который они только что покинули, она не чувствовала себя в безопасности.

К счастью, путь до Синдиката был недолгим. Крыша родового поместья Керморвана, хотя и находившаяся в плачевном состоянии, высоко поднималась над домами Старого города на фоне скалистых утесов северной стороны цитадели. Перед ее более пологой восточной стороной открывалась широкая прямоугольная площадка, вымощенная белым камнем, — так называемая Цитадельная площадь, — одну сторону которой занимал массивный серый фронтон здания Синдиката. Снаружи оно производило впечатление суровой простоты: единственным украшением был ряд строгих колонн по обе стороны от парадного входа, поддерживавших большой крытый балкон с видом на площадь, откуда синдики обращались к толпе горожан на площади в особенно торжественных случаях. Иле недовольно косилась на сутолоку на ступенях лестницы, но шагала рядом с Элофом как ни в чем не бывало. Толпа поспешно расступилась, открыв им проход, словно люди боялись прикоснуться к ним, и она горько улыбнулась.

— Как видно, даже у отребья есть свои привилегии!

Когда они вошли в здание, ощущение суровой простоты исчезло, так как изнутри стены были покрыты красочной многоцветной мозаикой. Судя по размерам женских и мужских фигур, их героическому виду и особым атрибутам, Элоф догадался, что они являются образами Сил, наиболее почитаемых народом Брайхейна. Здесь был Ниарад со своей сетью, покровительствующий мореходам, и Илмаринен, высвобождающий поток лавы, чтобы создать скалу для цитадели, а также многие другие, которых он не знал. Он тщетно искал фигуру в черных доспехах или синей мантии, пока Иле не указала на вершину больших дверей впереди. Над их широкой аркой восходило солнце, сияющее позолоченными лучами, а на фоне солнечного диска летел огромный ворон с раскрытым клювом. Когда они проходили мимо, Иле поклонилась Илмаринену, но Элоф лишь сверкнул глазами в сторону ворона.

Створки дверей, почерневшие от времени, были толщиной в локоть и такими широкими, что раскрывались почти во весь пол внутреннего зала. Обычно они оставались плотно закрытыми, защищая тайны Синдиката от любопытства горожан, но в редкие дни, такие как этот, они распахивались настежь и позволяли собравшимся быть свидетелями торжественной церемонии. Ферхас, официальный оруженосец Керморвана, но на самом деле его мажордом и дворецкий, ожидал их там, беспокойно потряхивая гривой седых волос. Он быстро проводил гостей по мраморной лестнице к местам, специально отведенным для них перед заполненной горожанами общественной галереей, расположенной над залом собраний напротив парадных дверей, но сам остался стоять немного позади. Элоф сухо улыбнулся. Даже старый, умудренный годами Ферхас был таким же горожанином, как и обыватели, которые опасливо расступались при их приближении; как бы он ни ценил преданных друзей своего хозяина, он тоже считал северян в лучшем случае чужаками, а в худшем — варварами, и еще менее был способен избавиться от старинных предрассудков по отношению к дьюргарам. Из-за этой внутренней борьбы с собой он постоянно испытывал беспокойство в их присутствии, лишь люди, больше повидавшие мир, торговцы и путешественники, такие, как Катэл Катайен, имели более широкие взгляды. Сейчас в городе их было немного, не более десятка среди четырехсот с лишним синдиков. Но мог ли Керморван полагаться даже на них, отстаивая права беженцев, если большинство выскажется против?

Элоф обвел взглядом пустой чертог с ровными рядами сидений из полированного камня и позолоченного дерева, иногда украшенных знаками и гербами там, где место принадлежало кому-то по праву происхождения или состоятельности. Хотя свет, льющийся из окон с многоцветными стеклами, придавал помещению некоторую теплоту, общее впечатление было холодным, жестким, проникнутым духом ушедшего величия. Так же выглядели и синдики, церемонно входившие в зал, гордые и надменные в своих тяжелых мантиях. Многие лица напоминали Элофу старейшин Эшенби. То были сильные и часто способные люди, но слепые ко всему на свете, что не имело прямого отношения к их интересам; насколько ему было известно, в защите этих интересов они могли быть столь же эгоистичными и драчливыми, как дети.

Зеленые мантии принадлежали землевладельцам и другим состоятельным людям, серые — ученым и чиновникам, коричневые — купцам и городским торговцам, однако их оттенки, узоры и украшения сильно различались, иногда указывая на принадлежность к какой-либо фракции Синдиката, но чаще свидетельствуя о богатстве владельца. Две самые крупные фракции, некогда аристократы и простолюдины, а теперь представители старой и новой знати, носили мантии более светлого или темного оттенка своего цвета. Некоторые серые мантии были самыми роскошными и богато украшенными, в то время как алые мантии, принадлежавшие воинам и надеваемые поверх доспехов и оружия, которое они одни имели право носить в этом собрании, выглядели изрядно поношенными и обветшавшими — но только не та, которую носил угрюмый мужчина огромного роста, даже выше Керморвана. Его мантия была светло-красной, украшенной на груди вышитым изображением когтя и разорванной цепи. Отделанная по краю золотой каймой, она свидетельствовала о высоком положении и авторитете, как и небрежный кивок, которым он ответил на громкие приветствия значительной части собравшихся в зале.