Кузнец Песен - [26]

Люди, сгрудившиеся на берегу, завидев Мумарина, оживились.

Тонаев Актуш подошел к Мирону:

— Мирон, у нас все готово, можно трогаться.

— Желаю удачи.

Вскоре лодки и струги отчалили и поплыли, а конные поскакали вдоль берега и, опередив лодки, выплывающие на середину реки, скрылись за поворотом.

В это время из-за сосен, росших на крутом холме, вышла девушка в белой одежде. Это Сылвий. Прослышав, что сегодня повстанцы выступают в поход, она хотела проводить Стопана, проститься с ним.

Струги плывут, стараясь обогнать друг друга. Издали белеют марийские кафтаны. Над рекой несется песня:

Колышется, волнуется

На Ветлуге-реке вода.

Разве может вода остаться спокойной,

Когда большие челны плывут?

Клонятся, качаются

Вершины темного леса.

Разве может лес не качаться,

Если дуют буйные ветры?

Сылвий, не дойдя до берега, прислонилась к сосне. Она опоздала… Ни в удаляющихся стругах, ни на тропе, бегущей вдоль берега, не видит она своего милого.

А струги плывут все дальше и дальше. Перед ними, сверкая на солнце, пролегла широкая водная дорога. Небо чистое-чистое. Облака, набежавшие утром с севера, теперь растаяли без следа.

Вдруг с неба послышался трубный звук:

— Крлюк! Крлюк!

Сылвий подняла голову.

По ярко-синему небу летит журавлиный клин. Вслед за вожаком спешат журавли в дальние края.

Сылвий проводила их грустным взглядом.

VII

Темная осенняя ночь. В избе, где остановился на ночлег воевода Бараков, тишина. Лампадка в углу чуть освещает избу. Расстеленные на широких лавках ковры неузнаваемо изменили ее, придали нарядный, праздничный вид.

Воевода лег засветло, но никак не может заснуть, сколько ни ворочается с боку на бок.

В избе нестерпимо жарко, душно. К тому же одолевают бесчисленные клопы.

«Хуже разинских разбойников! — со злобой думает воевода. — Накинулись, словно век не видали живого человека. Эх, вместо того, чтобы тут мучиться, лежать бы сейчас дома, в Москве, на своей лежанке у изразцовой печи!»

Но ему, Баракову, всю жизнь приходится поступать не по своей воле, а как прикажут люди познатнее его. Это для простого люда он — господин, а для бояр да головных воевод — слуга. Что прикажут, то и делаешь, куда пошлют, туда и поедешь. Всю ратную силу, вышедшую против козьмодемьянцев, возглавляет боярин Данила Барятинский. Боярин прямо, без обиняков, сказал Баракову: «Не одолеешь бунтарей — самого повешу!»

Вот и ворочается воевода с боку на бок, и сон к нему не идет. Рядом с постелью стоит холоп Васька, держит в руках туесок с квасом.

Лежит воевода, смотрит в закопченный потолок, вспоминает, как с молебном провожали царское войско из Казани. Ему, Баракову, царский наместник сказал: «Пойдешь по луговой стороне Волги до Козьмодемьянска, оттуда надо выйти к Царевосанчурску. По пути надлежит разыскивать воровские шайки и уничтожать их без пощады».

С первым отрядом разинцев Бараков повстречался у деревни Ерыкса. Битва была недолгой, Бараков без труда разгромил плохо вооруженных мужиков — русских, марийцев и чувашей. Теперь дорога на Козьмодемьянск свободна. До города осталось всего двадцать верст. Бараков рассчитывал добраться до города завтра, ему хочется быть там прежде других, и самому разгромить разинцев, опередить заносчивого Барятинского. Тогда посмотрим, что скажет князь Данила!

Воевода заснул лишь под утро. Васька, присев на пол у него в ногах, тоже задремал.

Едва рассвело, в избу, тяжело дыша, вломился стрелецкий голова.

Васька тут же открыл глаза.

— Спит воевода? — свистящим шепотом спросил голова. — От Козьмодемьянска идет сюда воровская шайка, уже до деревни Кугу Шюрго дошли.

— Потом, потом… — замахал на него руками Васька. — Вот ужо проснется воевода…

— Дурак! Пока воевода проснется — повольники уже здесь будут! Разбудить надо.

Потревоженный голосами, Бараков зашевелился, спросил, не раскрывая глаз:

— Чего там у вас?

Стрелецкий голова шагнул к постели.

— Батюшка, беда! Из Козьмодемьянска гулебщики идут сюда. Ивашка Шуст послал против нас посадского Шмонина с людьми, у того в отряде шестьдесят казаков и человек четыреста луговых марийцев. При них три затинных пушки и тридцать мушкетов. Сила, сам видишь, нешуточная.

Сон мигом слетел с воеводы. Отбросив в сторону красное одеяло, он вскочил на ноги.

— Откуда знаешь?

— Наши лазутчики донесли. А еще перебежчик явился, чтобы нас предупредить.

— Кто таков?

— Ветлужский мариец, толмач.

— А ну, давай его сюда! Собери сотников, пригласи рейтарского капитана.

Бараков стал поспешно одеваться.

Вскоре изба наполнилась стрелецкими сотниками. Пришел немец в черном плаще — капитан рейтаров. Поклонился, одернув с головы широкополую шляпу.

— Што такой случаль, доннер-веттер? Какой известий получаль?

Ему не успели ответить, как дверь снова растворилась и низкорослый стрелец ввел в избу Кавриша.

Кавриш низко поклонился хмуро смотревшему на него воеводе, потом перекрестился на икону, висевшую в углу.

— Это и есть перебежчик, — сказал стрелецкий голова.

— Кто таков? — сурово спросил Бараков. Кавриш поспешно ответил:

— Новокрещенный из Козьмодемьянского уезда Гаврилко Сарданаев. Окрещен в Спасо-Юнгинском монастыре. Там же обучен русскому языку. Служил толмачом.