Кузьма Минин - [61]

Дворянин Ждан Болтин с поклоном подал Пожарскому бумагу.

— Ныне мы тебе преданнейше бьем челом, желая видеть тебя вождем нашим, наистаршим воеводою нижегородского ополчения.

Все опустились перед Пожарским на колени.

— Встаньте, братья! Низко кланяюсь и я вам, дорогие нижегородцы! Но заслуживает ли такой великой чести побежденный и раненый воин и притом же не столь родовитый и искусный в ратном деле, како инии, более именитые полководцы?..

— Сокол ты наш ясный!.. Не приказано нам уйти от тебя без заручного твоего согласия… Никого нам иного и не надо!

Пожарский задумался. Потом, поклонившись, сказал:

— Прошу в покои, дорожные люди, отогрейтесь… Там и побеседуем… Токмо одно знайте: не гожусь я в воеводы… Не просите меня! Не надо! И не надейтесь на меня!

Все в глубоком тягостном молчании последовали за хозяином внутрь дома.

Когда расселись на скамьях, расставленных около стен просторной светлицы, Ждан Болтин с дрожью в голосе снова повел речь о том, что нет более заслуженного и верного воина на Руси, нежели он, Дмитрий Михайлович, что смеха достойны и осуждения шаткие воеводы: бояре Шереметевы, князь Лыков и Салтыков, коих князь Звенигородский, лукавства ради, тщится возвести на место главных военачальников и спасителей родины… Нет веры им, как нет веры и самому Звенигородскому. Два только есть истинных героя, которым верит народ: защитник Смоленска боярин Шеин и он, Пожарский. Но защитник Смоленска пленен поляками… Его увезли в Польшу. Один человек, который может послужить очищению Московского государства, — это только он, любезный народу воевода Пожарский. Только ему одному нижегородцы могут теперь доверить жизнь свою и животы[48] свои.

Пожарский слушал со вниманием нижегородских послов, волновался, но согласия своего не давал. Он говорил, что недостоин стать главою такого великого дела; нигде и никогда он доблести ратной не показал, был рядовым воином, выполнявшим свой долг. Он высказывал удивление: за что ему такая незаслуженная честь!

Нижегородцы исчерпали все свое красноречие, а он оставался по-прежнему непреклонен. Наступила тишина. Слышны были только подавленные вздохи и кашель послов.

Вдруг со скамьи поднялся одетый бедно, в сермягу, обутый в лапти, Гаврилка. Он вышел на середину светлицы, стал на колени против Пожарского и, с сердцем бросив шапку на пол, голосом, в котором звенели слезы, воскликнул:

— Митрий!.. Погибаем вить… Чего же ты?! Ополчайся!

Дальше он не мог говорить. Слезы блеснули и в глазах Пожарского. Он порывисто вскочил со своего места, подошел к парню и крепко его обнял.

— Вставай… Экой ты… — ласково проговорил князь, поднимая Гаврилку с пола.

— Так ли вы тверды, как сей юноша? — спросил он тихим, растроганным голосом.

— Так! — раздалось в ответ.

Послы окружили Пожарского.

— Чуваши, вотяки, татары и иные народы сему делу по своей вере клятву дали, неужели мы отступимся? Что ты! Пощади, князь!

Некоторое время длилось раздумье Пожарского.

— Да будет так! — вдруг сказал он. — Ополчаюсь! Не пристающий вовремя к защитникам родины — бесчестен. Об одном прошу преименитый Нижний Нове-град… Изберите человека, коему бы у сего великого дела хозяином быть, казну собирать и хранить… Так я думаю: Минин Кузьма наиболее достоин сего.

— Добро, батюшка, добро! Наш староста он, выборный наш человек, — ответил, низко кланяясь, Ждан Болтин. — Но скажи же нам, отец родной, что передать от тебя народу-то?

— Острый меч решит судьбу… Дрова, усиливающие огонь, им же самим истребляются… Враги наши, подняв гнев народа, от него и погибнут. В ночь на понедельник буду в Нижнем.

После отъезда из Мугреева нижегородских послов Дмитрий Михайлович вышел во двор и направился к конюшне. Заботливо осмотрел своего коня, погладил его по гриве, похлопал по бедрам и, бросив взгляд через ворота в снежную даль, улыбнулся…

Ему вспомнился голубоглазый парень, его неожиданное выступление, и он твердо решил: «Молодые воины верною опорою будут!»

* * *

Денек выдался на славу. Ясный, морозный. Снег еще держался.

По нагорному берегу, вдоль Волги, сверкая шлемом на солнце, ехал Пожарский, а с ним верхами же семь верных ему слуг, и среди них стрелецкий сотник Буянов. Он дал обет никогда не покидать Пожарского. Ехали неторопливой рысцой. Вокруг простор. Кое-где среди снега дымили черные избы крохотных деревень. Около одной такой деревушки при виде всадников заметался какой-то человек. Догнали: поп Иван!

— Так вот где ты? — с усмешкой взглянул на него Пожарский. — Чего ради признал королевича? Говори!

— Без владыки земного может ли быть крепкою церковь? — ответил поп, но, испугавшись сам своих слов, повалился князю в ноги и стал просить прощения.

— Чем искупишь вину, несчастный?

Поп молчал.

— Призывай своих богомольцев идти в Нижний… Покайся перед ними, иначе погибнешь. Убивающий разбойника и изменника, по решению власти народной, неповинен… Запомни это. От гнева божьего ты укрываешься молитвою, а от гнева народа не укроешься…

Пожарский хлестнул коня, повернул его снова на дорогу и во главе своих конников пустился в дальнейший путь…

* * *

В Нижнем князя Пожарского ожидала радостная, многолюдная встреча. Как только конь его переступил городской вал, затрезвонили колокола, прогремели пушечные выстрелы. У заставы вышло ему навстречу нижегородское духовенство в полном облачении, с хоругвями, и впереди всех протопоп Савва и игумен Феодосий. Кузьма Минин вместе с посадскими, с пушкарями и съехавшимся со всех сторон крестьянством встретил Пожарского хлебом и солью на Нижнем базаре.